13 января 20… года
Фламинго вглядывался в мельтешение снежных хлопьев, и ему было грустно. Или скучно. Но уж точно – холодно. Ноги на ледяной мраморной плите совсем застыли. Вьющийся из-под крышки гигантской супницы пар тоже был совсем холодный. Вдобавок вонял мокрым железом и голубиным пометом, хотя пахнуть ему полагалось рыбой. Содержимого супницы, наверное, хватило бы на целую стаю фламинго. Ну то есть на целую стаю фламинго нормального размера. Но что толку быть втрое выше любого другого «такого же, как ты», если ты всегда один и «таких же» никогда не видел? Ты и себя-то не видел толком.
В зеркальном дверном стекле отражалась левая нога и кусочек правой. Голова и туловище не помещались в зеркале. Фламинго даже не мог посмотреть, сильно ли обгадили его плечи вездесущие голуби. Впрочем, если бы сильно, наверняка явились бы вооруженные щетками маленькие люди в синих комбинезонах – мыть. За этим следили. Синие люди со щетками вносили в неподвижную жизнь гигантского фламинго некоторое разнообразие, поэтому он даже на голубей не особенно сердился.
Куда хуже голубей оказался снег, что безостановочно сыпался на его розовые перья, отчего они казались совсем тусклыми. Им полагалось светиться ярко – чтобы издали было видно. А сквозь мутную снежную пелену кто тебя разглядит? Светись не светись, что толку?
Да и самому фламинго – и это самое досадное – ничего сквозь колышущуюся белесую завесу не было видно. Разве лишь то, что совсем рядом. Слякоть на холодном мраморе под ногами да несколько машин у обочины. Из одной доносилась музыка. Обычно фламинго ничего не имел против музыки – хоть какое-то развлечение. Но сейчас звучащая из железной коробки мелодия его почти раздражала (если бы он был способен испытывать что-то в этом роде). Мало вокруг снега, так еще и петь про него?!!
Снег идет густой-густой.
В ногу с ним, стопами теми,
В том же темпе, с ленью той
Или с той же быстротой,
Может быть, проходит время?
Может быть, за годом год
Следуют, как снег идет,
Или как слова в поэме?
* * *
– Громов!
Ольга прижала ко рту ладошку, с испугом осознав, что странная фигура – это действительно Громов. Она и сама не поняла, что ее напугало: ничего страшного в «фигуре» не было. Выглядел бывший однокашник скорее уж смешно. Даже жалко. В промокших ботинках, слишком светлом для зимы костюме с изрядно заляпанными брючинами и в довершение всего – в белой рубашке. Господи, разве можно белую рубашку под светлый костюм надевать? Да и костюм – где он такую древность откопал? К тому же гвоздика какая-то дурацкая из нагрудного кармана висит… Боже мой!
– Мотя! – радостно завопил Игорь. – Явился все-таки! А мы уж и не ждали! Прямо как в картине Репина. Ты что, через всю Москву пешком топал? В такую-то погодку, – Маликов зябко повел плечами, которые ладно облегал отлично пошитый оливково-серый пиджак. – Или боялся, что, если на такси потратишься, на оплату счета не хватит? Так я забашляю, разве мне для старого друга жалко? И такси для тебя оплачу, разве можно так здоровьем рисковать? У тебя же самые умные мозги из всего курса были, их беречь надо. А ты вон чего? Разве можно? Промерз небось как цуцик. А я как знал, в обратном порядке заказал, ну то есть все наоборот попросил принести, – он махнул в сторону стоявшей возле сырной тарелки бутылки. – Метрдотель чуть в обморок не упал: как можно, коньяк – не аперитив, его после обеда употребляют. Но правила ведь и существуют, чтобы их нарушать, разве нет? Вот я и настоял, как предчувствовал, честное слово! Так что давай коньячку, сразу согреешься, – радушие изливалось из Игоря не то что потоком – водопадом, в его дружелюбном сочувствии можно было утонуть. В буквальном смысле. – Или тебе водочки привычнее? – не удержался он от шпильки, впрочем, тут же прикрытой еще более широкой улыбкой: мол, я это не в упрек, я по-доброму, по-дружески, о ближнем забочусь изо всех сил. – А коньячок хороший, вполне французский, не то что разные всякие… так что давай-давай! Хоть попробуешь, что это такое. Да ты садись, что ты мнешься, как бедный родственник. Не стесняйся, все ж свои. Садись, сейчас горячее принесут…
Как бедный родственник, мысленно повторила Ольга. И она тоже – как бедная родственница. Сжалась в уголке дивана – чтоб поменьше стать, чтоб не глядели, не замечали…
8–13 января 20… года
– Элло-оу?
Это «эллоу» Алла когда-то отрабатывала сосредоточенно и целенаправленно – что-то среднее между собственным именем и «хэлло». Этакий намек на английскую отстраненность, слегка смягченный легким, с оттенком интимности, придыханием. В ее работе без доверительных отношений с клиентами – никуда. Но – в рамочках, в рамочках. Доверительные отношения одними интимными интонациями не выстроишь, в фундаменте должна быть солидность.
Телефон у нее тоже был… с подтекстом: тонкий, серебристый, как бы строгий, но определенно женский. Да, все правильно: она современная деловая женщина. Самодостаточная, уверенная в своем профессионализме и в то же время – явно и нескрываемо женщина.
Не выпуская трубки, она слегка потянулась. Из клубов белой пены появилась нога. Алла пошевелила пальчиками, полюбовалась: гладкая, розовая после горячей воды, с аккуратными золотистыми ноготками. Хороша! Ну, по крайней мере, та часть, что видна, впрочем, и остальная в общем-то не хуже. Такая же элегантная, как и протяжное «эллоу». Как и вся Алла. По сути, элегантность ведь и есть соединение женственности и деловой строгости.
И все-таки Аллочка в первую очередь – деловая. Ну кто еще станет телефон в ванную таскать? Даже два телефона: и элегантный мобильник, и тяжеловатую на его фоне переносную трубку стационарного аппарата. Собственно, этот звонок поступил как раз на «городской» номер.
– Алла, это ты? – вопросили в трубке.
– Это я, – согласилась она, улыбнувшись самым краешком губ. – Говорите, слушаю вас.
Вообще-то она, конечно, узнала голос – память на всякие такие штуки у нее была отменная – но вряд ли этот звонок окажется деловым, можно и в удовольствие поважничать. Хотя как знать, как знать. Заранее не угадаешь, из какого колодца повезет напиться. Главное – не зевать, везение, как подсказывал богатый опыт, невнимательных не любит. Тем паче что месяц-два после Нового года на рынке мертвая тишина, тут любой шанс нужно ловить.
– Ну ты даешь, Цызина! – в трубке хохотнули. – Нехорошо, нехорошо старых друзей забывать. Впрочем, ладно, типа богатым буду. Хотя вроде и без того грех жаловаться. Ну что, все еще никак? Э-эх, память девичья… Или так Новый год праздновала, что до сих пор отойти не можешь? Кстати, с прошедшим тебя. Игорь я, Маликов…
