– Ну, вот и все, – сказал начальник краевого управления. – Ну, вот и пора распрощаться, Михеев. Скатертью дорога, так сказать! Три дня вам на сборы. На тары, на бары. На всякую раскачку. Потом дорога поездом – и на шестой, по месту новой службы, как часы.
Он рассуждал-прикидывал, будто это касалось его: и перевод в Москву, и железнодорожный контейнер, и всякое такое, сопряженное с отъездом. Он фантазировал, что бы сделал он в положении Михеева. Внешне это был совет о том, о сем, а по сути, рассуждение насчет того, как бы он повел себя, заполучи перевод в столицу. Первым делом он бы собирался три дня и три ночи, всласть и со смаком пакуя каждую щетку.
А Михееву хватило дня с избытком. Ну, день бы взял еще на всякий случай. Не более того. Отдел он передал заместителю, и делать ему здесь было нечего, в Краснодаре. Лишний день – это пытка. После смерти жены минуло много времени, но город, где, куда ни ступи, все связано с ней, не перестал быть источником печальных воспоминаний.
Он просился куда угодно, лишь бы отсюда подальше. Так и написано в рапорте синим по белому. И начальник его читал, от него-то рапорт пошел вверх, переходя из рук в руки. А оттуда спустили взамен другую бумагу, и она также передавалась из рук в руки – только в обратном порядке. Это там, в министерстве, решили по поводу Москвы. Он, Михеев, узнал и подумал: ну что ж, это кстати – в Москве его дочь и внучата, – пожалуй, ему повезло.
– Там-то вы в Лужники. Там уж все матчи, – проговорился начальник.
Он все-таки слегка завидовал Михееву доброй завистью старого друга.
– Там двое внучат, в Москве. Такие подрастают сорванцы, – возразил Михеев, защищаясь.
– Ну да? За «Динамо»-то вы болеете? Не станете же отрицать?
– Разумеется.
Сказал он просто так, стараясь не обидеть. А ему давно не до футбола. Это была какая-то другая страна – футбол. Веселая и беспечная. Но ему там места не нашлось. Не подошел он как-то.
– Ваши документы.
Наконец-то он с ними расстался, начальник.
– Ну что ж, счастливого пути и всяческих успехов, – сказал он, поднимаясь и долго не отпуская михеевскую руку.
Потом Михеев зашел в хозчасть и сдал пистолет.
– Пока займитесь утюгом. Для тренировки. Чтобы кисть не отвыкла. Вытяните руку с утюгом и так подержите, – сказал начальник хозчасти, составляя акт о сдаче оружия.
Михеев расписался, где положено, и вышел на улицу. Здесь его поджидали. Напротив, через улицу, стоял пожилой мужчина в новом двубортном пиджаке и полосатом галстуке. Он привалился плечом к стволу приземистой катальпы и угрюмо смотрел на Михеева. Его глаза сидели глубоко под густыми бровями; издали просто темнели глазные впадины, и было трудно разобрать, куда смотрит их хозяин. Но Михеев знал точно: взгляд принадлежит ему. Большие мягкие листья катальпы висели почти над головой мужчины, как мягкие собачьи уши, и ствол ее, казалось, поскрипывал под тяжестью его плеча – такая сила угадывалась под пиджаком.
Михеев глянул мельком на ожидавшего и пошагал к центру города. Мужчина помедлил, точно нехотя оттолкнулся плечом от катальпы, и двинул следом за Михеевым. Иногда косясь на витрины, Михеев видел его отражение. Мужчина шел теперь почти вровень по другой стороне улицы.
Потом он покупал чемодан в универмаге, а непрошеный спутник торчал поодаль за спиной, и публика разбивалась о него, будто о скалу, обтекала стороной.
Подобрав чемодан, Михеев направился в кассу. Мужчина стоял все на том же месте, как раз на его пути.
– А, Мастер, это ты? Ну, здравствуй. Как живешь? – сказал Михеев принужденно.
– Здорово, начальник. Твоими молитвами только, больше еще чем? – мрачно буркнул Мастер, не уступая дорогу.
– Ну, я пошел, – сообщил Михеев, хотя толком и сам не знал, зачем он это объясняет. Пошел себе – и все, какие разговоры.
Но Мастер промолчал, только выпятил нижнюю губу, задумчиво или просто так. И Михеев тоже его обогнул; при этом Мастер не шелохнулся, так и остался к нему спиной. Но когда Михеев шел назад к прилавку, Мастер все же удосужился сделать разворот. Он медленно повернул свое тяжелое тело вокруг оси и встретил Михеева лицом.
– Значит, уезжаешь? – на той же низкой ноте произнес Мастер, обращаясь скорее к самому себе.
– Переводят, Мастер, – сказал Михеев чуть ли не в оправдание.
И без этого можно было обойтись, никто не тянул за язык. Но он стоял перед Мастером и разводил руками.
– Ну-ну… – помолчав, выдавил Мастер из себя, по-прежнему не уступая дорогу.
– Такие дела, – согласился Михеев тоже после паузы, и это напомнило тот день, когда они молча два часа просидели у Мастера за столом, лицом к лицу, и только изредка цедили это же самое «ну-ну» и «такие дела».
Тогда, в прошлую зиму, Мастер ни с того ни с сего пригласил его на день рождения. И Михеев, застигнутый врасплох, от этой неожиданности принял предложение. Они сидели молча вдвоем за нетронутой бутылкой водки. Говорить им было не о чем. И они сидели, невольно погрузившись в общие воспоминания, только каждый вспоминал свое в этих совместных эпизодах.
– Такие дела, – повторил Михеев и опять обошел Мастера, стараясь не задеть.
Каким образом пронюхал Мастер о его отъезде? Тут оставалось только гадать. Может, за минувшие тридцать лет между ними уже возникло нечто вроде телепатической связи? Между ним, работником розыска, и этим матерым, замшелым преступником. Чего только не бывает! Не учтешь всего, когда вот так некий человек становится как бы частью твоей жизни. И хотя в последние годы Мастер ушел на покой, это уже ничего не меняло.
Но вот теперь их пути расходятся, и Мастер навсегда выбывает из его жизни. Михеев подумал об этом только сейчас. Его собственная судьба настолько сплеталась с судьбой Мастера, что эта мысль поначалу показалась удивительной. Он даже обернулся. Но толчея скрыла Мастера. И только по кипящим бурунам можно было догадаться, что тот по-прежнему стоит на скрещении самых людных путей: между прилавками и кассой.
Михеев поправил штатскую кепку из набивного материала и вышел на улицу.
В квартире опустело, часть вещей он уже упаковал и сложил вдоль стенки. Теперь здесь завелось эхо, и шаги его получили продолжение, повторяясь под потолком. Он набрал телефон товарной станции, справился о контейнере, который был заказан еще три дня назад, и занялся укладкой.
Вещей от жены еще оставалось много. Они попадали на глаза и под руку на каждом шагу и бередили приутихшую боль. Часть их, имевшую ценность, он отправил ее родне. Остальное отнес дворничихе. Оставил только памятное. И казалось, после этого нечего будет паковать: у него-то самого вещей раз, два – и обчелся. Но не тут-то было! Он запутался в массе мелочей.
