Из постели меня, полусонного, неспособного что-либо делать, вырвал пронзительный собачий визг.
В комнате лежали первые проблески рассвета, и в его прозрачности был виден потёртый, поеденный молью ковёр, открытая дверь туалета и вешалка.
– Что там, Эйса?
Я повернул голову, увидел, что Райла сидит рядом со мной, и спросил себя, во имя Христовой любви, как это после стольких лет тут могла быть Райла. Затем я вспомнил, до некоторой степени туманно, как она здесь появилась.
Собака, на этот раз уже близко, снова испустила крик муки или страха.
Я начал выбираться из постели, схватив брюки и шаркая ногами по полу, чтобы нащупать шлёпанцы.
– Это – Боусер, – объяснил я Райле. – Этот проклятый дурак вообще не пришёл домой нынче ночью. Я думал, что он заловил сурка.
Боусер был помешан на сурках. Если уж он начал работу, он никак не мог от неё отказаться. Чтобы вытащить сурка из норы, он прорыл бы полпути до Китая. Обычно, чтобы положить конец его глупостям, я его уводил. Но вечером здесь появилась Райла, и я не пошёл за Боусером.
Добравшись до кухни, я смог услышать, как собака скулит за порогом. Я открыл дверь. Он стоял там, а сзади у него болталась какая-то деревяшка. Я положил на него руку и, повернув боком, попытался разобраться, что же там такое. Оказалось, что деревянная рукоятка была деревянным дротиком, а наконечник его вонзился в ляжку животного довольно глубоко. Боусер жалобно скулил.
– Что случилось, Эйса? – спросила Райла, стоя в дверях.
– Кто-то поранил его, – ответил я, – и он притащил с собой дротик.
Она несколькими шагами обошла нас и, встав сбоку, опустилась на колени.
– Остриё вошло только наполовину – дротик едва держится, – она протянула руку, ухватила дротик и резким движением выдернула его.
Боусер взвизгнул, затем заскулил. Он дрожал. Я взял его на руки и внёс в кухню.
– На кушетке в комнате одеяло, – сказал я Райле. – Принеси-ка его, мы сделаем подстилку.
Затем я повернулся к Боусеру.
– Всё в порядке, старина, теперь ты дома и всё будет хорошо. Мы позаботимся о тебе.
– Эйса!
– Что, Райла?
– Это «наконечник Фолсона», – она держала дротик так, чтобы я мог видеть. – Кто мог использовать наконечник Фолсона, чтобы поранить собаку?
– Какой-нибудь ребёнок, – ответил я. – Дети – маленькие чудовища.
Она покачала головой.
– Ни один ребёнок не мог знать, как установить этот наконечник. Да и вообще неизвестно, как это делать.
– Одеяло, пожалуйста, – сказал я.
Она положила дротик на стол и прошла в комнату. Вернувшись, она сложила одеяло и встала на колени, чтобы расстелить его в углу кухни.
Я опустил Боусера на подстилку.
– Держись, мальчик, мы тебя перевяжем. Не думаю, что порез очень глубок.
– Но, Эйса, ты не понимаешь. Или не слышал то, что я сказала.
– Слышал. Наконечник Фолсона. Десять тысяч лет назад использовался древними индейцами. Найден вместе с костями доисторического бизона.
– И не только это, – продолжила она. – Способ откола – это отметка доисторической технологии.
– Да, знаю. Мне не хотелось говорить об этом, но почему бы и не сказать? Боусер, видишь ли, это собака, путешествующая во времени. Однажды она принесла домой кости динозавра…
– Зачем бы это собаке были нужны кости динозавра?
– Не путай. Не старые кости. Не окаменелые. Не выветренные. Зелёные кости, с которых всё ещё свисали клочки плоти. Кости небольшого динозавра. Маленького. Животное было размером с собаку или, быть может, чуть побольше.
Казалось, Райлу это не заинтересовало.
– Возьми ножницы и состриги шерсть вокруг раны. Я промою её тёплой водой. Где аптечка?
– В ванной. Справа от зеркала. – Так как она повернулась, чтобы уйти, я позвал: – Райла!
– Да? – отозвалась она.
– Я рад, что ты здесь.
Она вышла из прошлого – по меньшей мере, двадцатилетней давности – только вчера вечером.
Я сидел перед домом в шезлонге под большим клёном, когда с автострады свернул автомобиль и направился сюда по боковой дороге. Я заинтересовался, хотя и несколько вяло, кто бы это мог быть. По правде говоря, меня не особенно радовала перспектива видеть кого бы то ни было, так как в последние несколько месяцев я дошёл до точки и понял, что испытываю покой лишь оставшись один и ощущаю даже какое-то негодование при любом вторжении.
Автомобиль подъехал к воротам, остановился, и из него вышла она. Я поднялся и направился к ней через двор. Она вошла в ворота и тоже пошла ко мне. Пройдя уже большую часть дорожки, я наконец узнал её, увидел в этой стройной, хорошо одетой женщине ту девушку, какой она была двадцать лет назад. И даже тогда я не был вполне уверен, что это она; долгие годы воспоминаний, видимо, сделали меня чувствительным, и в любой прекрасной женщине я видел её – какой она была двадцать лет назад.
Я остановился, не дойдя до неё.
– Райла? – вопросительно позвал я. – Вы – Райла Эллиот?
Она тоже остановилась и поглядела на меня через ту дюжину футов, которая разделяла нас, будто бы она тоже не была абсолютно уверена, что я – Эйса Стил.
– Эйса, – наконец сказала она, – это на самом деле ты! Несомненно, это ты! Я слышала, что ты здесь. Один из наших старых друзей рассказывал мне, что ты здесь. А я-то думала, что ты всё ещё в том же смешном маленьком колледже где-то на Западе. Я думала о тебе так часто…
Она говорила бодро, как будто не должна была делать ничего другого, чтобы разговор скрыл неуверенность, которая всё ещё жила в ней.
Я шагнул к ней, и теперь мы стояли рядом.
– Эйса, – сказала она, – это было так чертовски давно.
Она очутилась в моих объятиях, и всё это казалось нереальным: женщина, которая вышла из длинной чёрной машины в этот висконсинский вечер спустя два десятилетия. В ней трудно было узнать ту смешливую девчонку, вместе с которой мы работали на раскопках на Среднем Западе, стараясь раскрыть тайны древнего кургана, который в конечном итоге мало что значил. Я копал, и просеивал, и расчищал, тогда как она писала этикетки и пыталась каким-то образом идентифицировать черепки и прочий доисторический мусор, разложенный на длинных столах. Тот жаркий и пыльный сезон был слишком коротким. Работая вместе целыми днями, мы спали вместе в те ночи, когда могли ускользнуть от чужого взгляда, хотя под конец, как я помнил, мы перестали остерегаться других, которые на самом деле едва ли замечали нас, возможно, из деликатности.
– А я бы отказался увидеться с тобой снова. Я, конечно, думал об этом, но боялся, что это меня бы сломило. Мне пришлось говорить себе, что ты забыла, что ты и не побеспокоишься, чтобы увидеть меня снова. Боялся, что ты была бы вежлива, но и только, что мы обменялись бы какими-то глупыми и высокопарными фразами, и это был бы конец, и я не хотел, чтобы конец был таким. Хотелось, чтобы осталась память, знаешь ли. Десять лет назад, или около того, мне сказали, что ты занялась каким-то бизнесом, а затем все твои следы затерялись.
