Ну, если уж вам, сестрицы, и вправду охота послушать, то садитесь и слушайте, я ведь вовсе не против поболтать. Заодно мыслишки по полкам растолкаю, порядок наведу. А-то в башке бардак до сих пор. Еще и мотивчик этот засел, никак не отвяжется, старинный такой, он в храмотории прилепился, когда мы к нашему шоу готовились. Нас его господин Мэдж по сто раз на дню заставлял слушать. Говорил, для общей настройки. Назывался он «Военный марш». А светлейшая госпожа Клевеланд объяснила мне, что в этом саунде есть особая эстетика неотвратимости, и хотела, чтобы я непременно ее прочувствовала. Ну им-то виднее, они оба продвинутые, особенно госпожа Клевеланд.
Так вот. После нашего шоу прошло четыре декады, и три из них я провалялась в клинике. Там у них специальная ванна с гелевой простынкой. Прямо в ней я и лежала, и по мне эпителизаторы ползали: это такие плоские слизкие червячки, они мне раны и порезы заживляли. Только слишком уж тесно там. Сами видите, какие у меня габариты.
И пока я лежала в той ванной, кучу всякой всячины передумала. О том, например, как господин Мэдж и светлейшая госпожа Клевеланд задурили мне голову. Сказали, что для храмотория я настоящая находка, и что они от всей души хотят мне помочь и развить якобы имеющиеся у меня таланты. Обещали сделать из меня няшку, рейтинг со славой пророчили. Ну а я-то, как про славу услышала, тут же и купилась с потрохами, хотя запросто можно было отнекаться, – уж где-нибудь нашлось бы теплое местечко, чтобы приткнуть меня, пусть хотя бы в какой-нибудь паршивый салончик вроде того, где я раньше подрабатывала, – не так уж там и скверно, честное слово.
Но тогда я еще наивная была и не смекнула, что на самом деле их интересовала не сама я, а мой архоз. Теперь-то мне это ясно как пять пальцев. Дело в том, что в наши времена архоз – большая редкость, эта штука связана с психикой, она у меня с детства, я с этим на свет появилась. Вы не поверите, но они там даже целую науку надумали выстраивать из этой моей необыкновенной болячки. А мне, как я уже сказала, наобещали золотые горы. Клянусь вам, все так и было. Но в итоге от всех моих стараний – пшик. Облом вышел, если так поглядеть. Потому что во мне, как и раньше, бурлит вся эта мерзкая йецерара1 вперемешку с той жалкой капелькой мимишности, которую я с таким трудом в себе сберегла. Гремучая смесь, да еще ко всему теперь этот дурацкий мотивчик в башке.
Только я вроде как немного вперед забегаю, сестрицы.
Значит так. Сама я из Каллионы. Столичная, как говорится, штучка. И зовут меня Иллка Брук. Для справки, Иллка в переводе с какого-то там древнего языка, не помню уж, какого, обозначает «звезда».
Насчет того, что я в этот ваш спецлагерь попала, нисколько не расстраиваюсь, – тут мило, почти как у нас в храмотории. Комната, хоть не апартаменты, но и не шамбрет какой-нибудь, – есть у меня и трансформер, и мягкая мебель: короче, жить можно. Только не понятно, зачем столько игрушек, мне-то они без надобности, я в игрушки с двадцати двух лет не играю.
Теперь, после храмотория, у меня есть настоящая покровительница, так что ко мне пока не лезут – никаких, там, тестов-шместов и прочей мозготрепки. Просто велели ждать – вот я и жду. Так что в целом все чики-брики. Да и раны уже практически затянулись. То есть вы, конечно, ахнули бы, если бы я скинула халатик, там пока не очень красиво, но докторессы уверяют, что от этой живописи можно в два счета избавиться, надо только рейтинга поднакопить – лайков тридцать-сорок хотя бы. Да уж, легко сказать. Только вы не думайте, будто я какая-нибудь потеряшка, которая изо всех сил пытается выглядеть позитивно, – ничего подобного. Наоборот – все и вправду налаживается, а насчет рубцов я не переживаю. В нашем мире каждому найдется свое местечко, как я уже сказала. Если снова определят к продвинутым, мне все вмиг исправят, а тут, среди нижних, я и такая сойду.
Вот только бы еще от кошмаров избавиться. А то по ночам пережитое все-таки дает о себе знать. Больно много всего за последние полгода навалилось, и все это как-то переварить надо. Вот, например, вчера. Снится мне псина, этакая откормленная тумбочка, вся аж лощенная, а на шее – розовый бантик. Стоит ко мне задницей, чего-то там жрет – уши пошевеливаются. И все это не понять где: стены и пол – все такое белое-белое. Обхожу, глядь, на полу малютка – крошечная совсем, и – фу, какая жуть: эта тварь у нее в животике уже целую яму выгрызла, брр…. И еще мне будто откуда-то известно – та малютка, она не как мы все, не из яслей, а из семьи. Ну, то есть вы поняли, как у древних. Будто породили ее маскулина с феминой самым что ни на есть животным образом – то бишь, пардон, прямиком из вагины. А псина как будто там у них и живет, и эта псина – самка, я это поняла по тем пупырышкам на пузе, как они там у них называются… И тут – представляете? – малютка поворачивает головушку – махонькую такую, как кулачок, – и зырк на меня, а глазки-то голубые, ясные – прямо лазурные, таких и в жизни-то не бывает. И от этого взгляда мне горько стало.
В храмотории я все свои сны пересказывала господину Мэджу или светлейшей госпоже Клевеланд, они мне про них все растолковывали. Там, во снах, куча всего зашифровано, и теперь я одна ломаю башку над всеми ихними загадками.
Да, я не объяснила вам, что такое храмоторий. Это такое место, где продвинутым лечат нервы разными тренингами, медитациями и процедурами, но подробнее об этом позже. Сначала я вам о себе расскажу.
Хотя это непросто – говорить о себе. Ведь если уж говорить, то правду. А правда, если разобраться, это довольно туманная штука. Взять хотя бы мое прошлое – гимназиум, бакалавриат: раньше жизнь у меня была скучной-прескучной, как трещина на потолке. И где там я, в той моей прошлой жизни? Жила я по самому простенькому мироконцепту, какие бывают: стандарт-минимум-лайт, – слышали, конечно, про такой? Там всего-навсего девять пунктов – для самых ленивых бездельниц вроде меня. Но, как бы там ни было, этот минимум я выполняла добросовестно и вела себя как порядочная матриумианка. Дело-то нехитрое. Дома – головид: знай, сиди, таращься. А еще – старенькая прялка для умиротворения и развития мелкой моторики (хотела бы я поглядеть на ту гору пряжи, что за свою жизнь перепряла), а еще – разные душеполезные мантры – два томика из натуральной бумаги, мне их на двадцатипятилетие подружки подарили. При чужих я, как водится, всегда прилежно косила под нормалку: глядите, мол, какая я вся из себя позитивная, аж искорки из макушки сыпятся. Бывало, от вымученных улыбок щеки сводит. Мы в Каллионе все друг перед дружкой из кожи лезем, чтобы казаться белее и пушистее, чем есть на самом деле. Сейчас даже вспомнить противно. Так что раз уж я взялась рассказывать вам мою историю, то на сей раз – честное-пречестное слово – не стану притворяться и приукрашивать, а расскажу все как есть. Ну, а если где ненароком и переиначу, то уж простите.
