– После трёхсот лет на бренной земле вполне можно отличить чудо от спасительно мерцающей свечи на краю леса. Да и что такое свечи по сравнению с океаном жизни, которым светились её глаза?! Я видела этот свет – в каждом её шаге и каждом движении, в каждом её слове. Я даже чувствовала, как он растекается по моему телу. Я знала, что он изменит меня, сделает меня сильнее и увереннее в себе; но я никогда не предполагала, что этот свет сделает меня лучше.
Константин Подгорный
Матушка Готель
Роман в одиннадцати главах. Основано на сказке и реальных событиях.
I
– Нет ничего страшного в лесу, кроме хруста веток под твоими ногами. Ничто: ни деревья, ни птицы, ни высокая трава не обидят тебя, даже если ты всего лишь маленькая девочка. Но стоит только сделать один неосторожный шаг, и он отзовётся в округе громким эхом, привлекая внимание со всех уголков леса. Потому важно ступать осторожно, не беспокоя природу и её обитателей.
Я очень любила лес. Сколько себя помню, я проводила в нём всё своё время. Поля тоже красивы; они завораживают взгляд своей бескрайностью, и, прикрывшись ладонью от солнца, ты пытаешься разглядеть линию, где они сливаются с небом. Но находиться в них неуютно, потому что всякий разглядит тебя там и всякий спросит тебя: «Что ты тут делаешь?», особенно если ты всего лишь маленькая девочка.
В ответ лес может быть очень благодарным. Он укроет тебя от дождя под широкими ветвями, позволит набрать хвороста для костра, а если ты достаточно терпелива, угостит тебя ягодами или орешками.
Я сидела в зарослях и рассматривала медленно ползущую по траве улитку. Мне чрезвычайно скоро уже нужно было возвращаться в деревню, но улитка ползла так медленно, а мне так хотелось удостовериться, что она, наконец, доберётся до края листа. Потому я сидела смирно, пристально следя за её движением по зелёной дорожке.
В руке у этой девочки были ягоды, которые она насобирала и о которых за своими наблюдениями совершенно забыла. Под особой детской теплотой ягоды теряли форму и шли соком, но её внимание оставалось прикованным к улитке и не нарушалось ни досаждающим писком комаров, ни беспрестанным расчёсыванием их укусов. Это была Готель – девочка шести лет, весёлая и живая, с милым белым личиком, острым носом и чёрными как уголь волосами, которые лежали на её тонких плечах беспорядочными локонами и прядями.
«Где этот чертёнок?», – раздалось в стороне далёкое эхо, и, подобрав подол, девочка взлетела над травой. Она неслась по едва заметной тропинке, сбивая босыми ногами утреннюю росу, и размышляла: «Интересно, если вернусь сейчас, она уже доползёт или будет ещё далеко?»
Ах, это восхитительное ощущение утреннего леса, дыхание возродившейся природы. И пропустить его, выходя из дому пополудни, всё равно, как начать жизнь, минуя детство. Ты слышишь, как приветливы с тобой деревья и как радуются бабочки твоему приходу. И шмель, сонно повисший над золотым цветком, ворчливо жужжит, пытаясь прогнать собственную дрёму; и прозрачная река, которая звенит от собственной прохлады; всё это – целый мир, живой и прекрасный, возвращаясь в который, Готель вдыхала его богатый воздух жадно и закрывала глаза, наслаждаясь и пропитываясь его ароматами.
Сбежав вниз по склону, девочка оказалась за домом Парно. Это был уважаемый в деревне старик, единственным недостатком которого в глазах соседей была его необъяснимая привязанность к этому взбалмошному и непоседливому ребёнку. Голова Парно была седа, как и его грубая щетина. Он был худ, но жилист, и, наверное, ещё смог бы преподать урок дисциплины какому-нибудь нерадивому юнцу. Его лицо навсегда впитало дорожный загар и огонь кузнечной печи, поскольку, как и большинство мужчин в деревне, раньше он был кузнецом, но, перейдя в преклонный возраст, проводил время, раздавая старческие советы окружающим.
Дома же здесь, если их можно было бы так назвать, представляли собой временные незамысловатые постройки из дерева в один этаж, с мизерными оконцами, глядя в которые, невольно закрываешь лицом весь поступающий через них свет. Таких домиков насчитывалось около двадцати, но в зависимости от того, как менялись семейные отношения внутри общины, их количество могло быть больше или меньше уже к следующему месту расселения. Кроме того, несколько десятков обозов стояли тут и там по всей деревне, а с ними и несколько десятков лошадей, угрюмо щиплющих под собой стоптанную траву. На этом месте табор находился уже несколько месяцев. Несмотря на то, что Византийская империя неуклонно отступала на юг, вокруг оставалось ещё достаточно римских солдат, которым требовались недорогие услуги местных кузнецов, и пока была работа, цыгане оставались на одном месте. Когда же таковой не становилось, двигались на север, туда, где росла Римская империя и постоянно требовалось снаряжение её пехотных войск и кавалерии.
Осторожно обойдя домик, девочка приоткрыла дверь и, юрко скользнув в сей проём, неслышно замерла у стены. Она спрятала руки за спину и старалась дышать совсем тихо, чтобы подольше оставаться невидимой. Старик Парно сидел спиной к двери и перебирал на столе старые гвозди. Прошло уж несколько минут, и от содеянной шалости девочка с трудом сдерживалась, чтобы не выдать себя; она даже заёрзала на месте, разбираемая внутренним смехом, отчего было прикрыла свободной ладошкой рот. Наконец старик закашлял и заворчал:
– Похоже, у меня за сундуком снова завелась мышь. Вот ведь незадача, – покачал он головой.
У Готель сверкнули глаза, и она едва не рассмеялась. «Вот же старый! – подумала она, – откуда же тут мышь, коли зёрен нет. Разве что совсем молодой мышонок сунет сюда свой глупый нос, не зная, где искать себе еды. А ягоды мыши едят?» – вдруг задумалась Готель, потому что те, что были в её руке, стали совсем горячими.
Решив поскорее разоблачиться, пока они не испортились вовсе, девочка громко шмыгнула носом.
– И, похоже, у этого мыша разыгралась простуда, – хрипло рассудил старик.
На это заявление девочка откровенно расхохоталась и подбежала к Парно. С одно мгновение она стояла целиком неподвижно, но потом вытащила из-за спины свою ручку с ягодами и, развернув ладошку, потянула её к старику.
– Вот так урожай, – хлопнул себя по коленям тот, – солнце ещё не взошло, а ты уже весь край обежала! Ну что ж, я, пожалуй, возьму одну.
В следующий момент дверь настежь распахнулась, и в домик ворвалась Баваль – совершенно всклокоченная женщина пятидесяти лет, когда-то и кем-то неумело призванная блюсти нравственную красоту Готель; полная, вечно ряженая цветными платками, со странной причёской на голове без ложного изыску завязанной в узел:
