Виктор приехал из рейса позже обычного. Жена Тамара заждалась благоверного и уже начала думать, не случилось ли чего в дороге. Колька, сынок, весь изнылся: где папка да где папка.
Наконец-то две большие желтые фары осветили двор Ивановых, приехал.
– Папка? Папка! Ура, папка приехал. – Колька соскочил с печки и, прыгая на одной ноге, пытался попасть в валенок, натягивая на ходу пальтишко.
– Куда, куда собрался, сумасшедший. Холод такой, да и ночь на дворе, иди на печку, сейчас отец зайдет.
Колька обиделся, надул губы и собрался зареветь.
– А ну не реви, кому говорю, – заругалась мать, – сказала, сейчас отец зайдет.
Виктор все не заходил.
– Да что он там, – запереживала Тамара, – пьяный, что ли. А ну, Колька, сиди дома, я сейчас сама пойду посмотрю.
– Мамка, я боюсь, – заныл Колька.
– Какого черта ты испужался? Боится он, сиди, кому сказала.
Пока накидывала Тамара фуфайку на плечи да переругивалась с Колькой, дверь в избу отворилась, и в комнату незамедлительно вползли клубы пара: в этих-то клубах и ввалился вовнутрь Виктор, да не один.
У порога стояла молоденькая девчонка, лет восемнадцати, не больше, закутанная в шаль: куцее коричневое пальтишко с черным цигейковым воротом, огромные серые глаза на пол лица, на лбу светлые завитки волос.
– Проходи, проходи, Евдокия. Тома, помоги гостье раздеться.
Тамара, ничего не понимая, помогла девчонке снять пальто.
Девчонка оказалась глубоко беременная. Переваливаясь тяжело, словно жирная осенняя утка перед забоем, Евдокия прошла к столу, села, сложив на коленях тонкие, словно куриные лапки, озябшие руки.
Колька боязливо выглядывал с печки.
– А где это у меня сын, а? Николай, ты чего там, а ну иди… Чего папка привез, – Виктор стащил с печи упирающегося Кольку и высоко поднял его, к самому потолку, – а ты, мать, пока еды нам приготовь, ну что мы, голодом сидеть будем.
Уже поздно вечером, когда Кольку сморил сон, слышал он, как что-то бубнил отец, выкрикивала приглушенно мать, с чем-то не соглашаясь, и тихонько всхлипывала гостья.
Утром вся деревня знала, что Виктор Остапов привез свою младшую беременную сестру.
– Мужик бросил, матери с отцом у них давно нет, куда ее девать, куклу такую, – рассказывает в полутьме коровника Тамара своим товаркам.
– А что-то ты раньше не говорила, что у Виктора твово кто-то из сродников есть, вроде ты говорила, что сирота.
– А что, если нет родителей, то не сирота?
– Ну а сестра-то откель взялась?
– В детском доме воспитывалась, что еще тебе рассказать, Акулина? Может, как с мужем любимся?
– Да иди ты, Томка, как есть дурная!
Вскоре Евдокия, Колькина тетка, надумала рожать, увез ее папка в больницу в район, а вскорости появилась у Кольки сестра маленькая, Манечка.
А Евдокия не вернулась.
– Померла, – бросила коротко мать Кольке и дала затрещину, чтобы не путался под ногами.
Манечка была маленькая, красненькая, ну кукленочек прямо. Видел Колька, у Светки-соседки пупс Антошка, так он больше Мани будет. Ха, что там пупс, у Кольки теперь своя кукла есть, живая.
– Я не знаю, Виктор, что хочешь делай, мне она здесь не нужна.
– Да ты что? Ты что? Тома? Дите же живое, кровь…
– Ничего не знаю, я тебе свое слово сказала. Девай куда хочешь.
– Да что же ты за баба такая, приняла поначалу… Куды мне ее? В детский дом али в пролубь?
– А по мне, так без разницы.
– Не надо Манечку в детский дом, и в плолубь не надо, – закричал Колька, – мама, мамочка, оставь Манечку, я сам, я сам буду за ней ходить. Я помогать буду, оставь.
– Иди, помощник, без тебя тошно, – замахнулась мать. Но Колька, вцепившись в подол ее юбки, кричал благим матом и просил оставить маленькую сестричку.
Виктор молча сидел, опустив голову.
– А-а-а-а, да черт с вами, делайте что хотите.
Тома развернулась и вышла в сенки.
Коля подошел к Манечке, которая сладко спала в казенных пеленках и не знала, что решается ее судьба, присел рядом и начал тихонечко что-то шептать, называя то солнышком, то деточкой.
Спал Колька плохо, все ему казалось, что мать выкинет его деточку, так звал он Маню, в прорубь.
– Да спи ты, окаянный, ничего я не сделаю с твоей Маней, – шипит мамка на Кольку, а тот таращит глазенки, смотрит на мать подозрительно, боится, утопит мамка Манечку.
– Ой, бабы, умора, никуда от девчонки не отходит, деточкой зовет!
– Вот помощник у тебя, Тамара.
– Да не говорите. Я поначалу растерялась, а потом так привыкла к девчонке, уже сама никому не отдам. Кольке на следующий год в школу, так няньку думаю нанимать…
Так и жили.
Виктор работает на машине. Тома доит коров, а Колька с Маней растут.
Бежит Коля из школы, расставляет руки пошире, ловит ковыляющую на тоненьких ножках свою деточку, Манечку.
Ее и мальчишки с девчонками соседние, все деточкой звали.
Так и выросла девчонка.
Коля в армию сходил, уж как Маня убивалась, как ревела.
– Он ее, почитай, и вырастил, за отца и мать был, – судачат бабы, – Томка-то, она грубоватая, а Виктор вовсе нелюдим. Буркнет что, пройдет, ни поболтает, ничего, а дети совсем другие.
Дождалась деточка своего братца из армии. Походил месяц, покуражился, на работу шофером устроился, девку привел в дом, все смотрел, одобрит ли деточка?
Одобрила, понравилась невестка будущая.
Женился Виктор, вскорости и деточка подросла, да красавица такая стала.
В город поехала учиться, а все первым делом, как приедет, к братцу изначально зайдет, а потом уже домой.
Манечка знала, что она племянница отцу с матерью, от нее и не скрывали, чтобы потом горько не было, любили обоих одинаково. Не было у Мани тяжелых воспоминаний, ей даже кажется иногда, что мамка ее больше, чем Кольку любит: деточка да деточка.
Девчонка все же, что уж там.
Отучилась Маня, в деревню вернулась врачом.
Жених хороший нашелся, замуж вышла, деток нарожала.
Старики уже родители, пришло время Виктору уйти, Тома сдала сильно. Манечка к себе матушку забрала, хоть та и противилась.
Спит так однажды, слышит, вроде зовет кто? Точно, мама.
– Что ты, мамочка? Пить? Болит что?
– Сядь, сядь, деточка, – просит Тома.
– Да, да, конечно.
– Прости ты меня, Манечка.
– Да за что же, мамушка? Ты чего?
– За все прости, не хотела я тебя, в детский дом сдать хотела…
– Мамочка, да ты что, милая? Ну неужели ты думаешь, я не понимаю, это папе племянница, а тебе, по сути, чужого ребенка принесли. Я не держу на тебя зла, и прощения просить тебе не за что…
– Не племянница ты отцу была, дочь ты его…
– Ка-а-ак, мама…
– Да так, деточка.
Уж где он с этой Евдокией снюхался, с матерью твоей, не знаю. Да только видно долго крутил любовь-то, что ты появилась на свет, выгнал ее дед твой, сказал отцу-то нашему, чтобы забирал, мол, а не то заявление напишет.
