13 августа 2018, 6:30
Я падаю. В мгновение ока. Из вертикального положения в горизонтальное. Отворачиваю голову, чтобы не удариться лицом о плитку на полу кухни. Что это было? Приподнимаюсь на правом локте, собираясь перенести вес на левую сторону и подняться. Сюрприз: я не чувствую левой руки. Шок отступает, и становится ясно, что мне нужна помощь. Ползу на животе к настенному телефону – я раненый в руку десантник, которому надо пробраться под столом, переправиться через свободное пространство пола, пропетлять между ножек стульев, волоча при этом за собой, как мешок с песком, левую руку, которая по-прежнему не шевелится и ничего не чувствует.
* * *
Прожив тридцать лет с болезнью Паркинсона, я сумел заключить с ней нечто вроде пакта. Да, у нас есть своя история. Я довольно быстро понял, что контролировать ее не могу – могу только понимать, хоть и для этого требуется гибкость и настойчивость. Паркинсон напоминает частые и болезненные джебы в боксе, с которыми можно жить, если научиться уклоняться. Но внезапно к ним добавился хук – удар, на некоторое время сбивший меня с ног. Безотносительно болезни Паркинсона у меня нашли опухоль в позвоночнике. Она оказалась доброкачественной, но ограничивала движение, грозя полным параличом. Опасная сама по себе, она потребовала еще и рискованной хирургической операции, которую мне сделали ровно за четыре месяца до этого мгновения на кухонном полу. В процессе тяжелого восстановления и реабилитации я сменил инвалидное кресло на ходунки, а ходунки – на трость и вот, наконец, стал самостоятельно ходить. И тут вдруг это.
Днем раньше я прилетел на Манхэттен с Мартас-Винъярд, прервав наш летний отпуск. Трейси волновалась, как я буду в Нью-Йорке один. Я пока что, как мы с ней выражаемся, «плоховато держусь на ногах». Но меня пригласили поучаствовать в фильме, который продюсирует Спайк Ли, сняться в эпизоде в Бронксе, что сулило краткий миг независимости. «Вернусь через два дня, – пообещал я. – Оставь мне лобстера».
Скайлер, одна из наших 25-летних дочерей-близнецов, тоже возвращалась в город по работе, так что мы с ней прилетели вместе. Она осталась у меня на ужин – мы заказали домой пасту и съели ее, сидя за кухонным столом. Подбирая вилкой остатки, она задала мне вопрос:
– Ты снова будешь работать – как ощущения?
– Даже не знаю. Вроде нормальные.
– Но ты нервничаешь, Дру?
Все мои дети называют меня так – не Друг, Дру.
Я самодовольно улыбнулся.
– Эй, это же моя работа! Моя профессия.
Скай предложила остаться и заночевать в своей старой комнате, чтобы приготовить мне утром завтрак и помочь собраться на съемки.
– Детка, я тебя люблю. Я делал это миллионы раз. Поезжай к себе, отдохни. Со мной все будет в порядке.
– Ладно, – сказала она, – но обещай, что не будешь…
– Ходить с телефоном в руке, – закончил я за нее.
Она улыбнулась. Это был ласковый упрек, вполне заслуженный. Мне прекрасно удается ходить и жевать жвачку, но хождение с мобильным в руках я так и не освоил. Тут моя координация отказывает.
– Договорились.
Я обнял ее на прощание и посмотрел, как за ней закрылись двери лифта. Впервые за долгие месяцы я остался один.
* * *
Какова бы ни была причина падения, само оно оказалось резким и стремительным. Я упал и – как несчастная пожилая леди, распластавшаяся у подножия лестницы возле корзины со стираным бельем, – не могу подняться. У меня есть теория относительно боли: если она следует непосредственно за травмой, то это неопасно, но, если боль усиливается спустя несколько минут, жди беды. И вот теперь я начинаю ее ощущать.
Попытка перенести вес на левую сторону приводит к двум открытиям. Первое – по онемевшей руке пробегает вспышка боли; второе – я понимаю, что мобильный телефон у меня в кармане. Я сунул его туда, прежде чем зайти на кухню. (Скайлер, обрати внимание – он не был у меня в руке.) Сначала я думаю позвонить Трейси, но она в пяти часах лета, на Мартас-Винъярд, и мне не хотелось бы ее пугать. Вместо нее я звоню своей помощнице Нине, которая хватает такси и через пять минут уже мчится ко мне.
Странно, но мне вспоминается Джимми Кэгни – как-то раз, в первый день съемок в новом фильме, он отправил мне записку: «Будь вовремя, выучи текст и не натыкайся на мебель». В это утро я следовал расписанию и знал все свои реплики назубок, но с третьим пунктом вышла промашка.
Дожидаюсь Нину, лежа на кухонном полу. Я сильно раздражен, жалость к себе нарастает по экспоненте. Пытаюсь как-то переварить это дерьмовое происшествие, но обычные успокоительные приемы и аффирмации не срабатывают. Открутить все обратно нельзя. Я охвачен болью и сожалениями. Тут нельзя найти никаких плюсов, нельзя принять ситуацию и двигаться дальше. Я ощущаю нечто большее, чем разочарование и злость, нечто сродни стыду – неловкость. Каждый день с той операции на позвоночнике в апреле все вокруг – врачи, родные и друзья – повторяли мне раз за разом: единственная твоя задача – не упасть. И вот я упал.
Инцидент на кухне свалил меня с ног в прямом и переносном смысле слова. Дело даже не в боли – я испытывал ее множество раз. Я пережил массу ударов: и камней, и стрел. Но этот кажется каким-то очень личным.
Сделать из лимонов лимонад? К черту – меня не интересует лимонадный бизнес.
Сэм – единственный из наших детей, родившийся до того, как мне поставили диагноз болезнь Паркинсона. Я точно знаю, что он об этом не помнит; думаю, он этого даже не знал. Я делал все, что обычно делают отцы: ловил с ним лягушек в пруду, ходил на музыкальные занятия для родителей с детьми по системе Орфа с супер-серьезными нянями, пытался его увлечь командными видами спорта, хоть мне это и не удалось (слишком много было контраргументов). Я учил Сэма завязывать шнурки «по-кроличьи»: поднимаем одно ушко, обматываем другим концом, пропускаем его под петлей, и – оп! – второе ушко. Я бегал за его велосипедом, осторожно подталкивая сзади, пока он не набрался смелости и не стал крутить педали сам. Теперь иногда Сэм катает меня – на инвалидном кресле. Но мне педали крутить не надо. Когда я осторожно поднимаюсь, сын проверяет шнурки у меня на ботинках и, если надо, ловко перевязывает их – не зря я его учил.
Единственная проблема с моим первенцем была во времени. Куда больше, чем начинающаяся болезнь Паркинсона, на его жизни сказался другой временной интервал – Сэм родился за три года до того, как я перестал пить; трезвости я придерживаюсь до сих пор. Слишком много наших с ним коротких минут было потрачено на общение с
