Семейство Майонезовых возвращалось со школы домой. Недовольный, но сорокавосьмилетний Дмитрий Евграфович; сдержанный, но четырнадцатилетний Евграф Дмитриевич, и просто двенадцатилетний Дима Дмитриевич. Все трое шли задумчиво, топчась по грязи. Тучи затягивали небо и становилось необыкновенно темно.
– Ты зачем Говядина избил, Дмитрий?– спросил отец, когда они уже подходили к своей родной пятиэтажке.
– Мне его нос не понравился. Хотелось побыстрей его сломать.
Отец семейства потрогал свой нос, убедившись, что в будущем ему ничего не грозит и аргументировал:
– Нос ему, видишь ли, не понравился… Мне, к примеру, не нравился живот твоей матери. И что теперь? А в нём ты, между прочим, был.
Младший хулиган будто не услышал папу и пнул голубя, жующего хлеб. Отец тяжело покачал головой: издалека казалось будто он кивает.
– Папа,– влез в разговор Евграф.– а я сегодня три пятерки получил. По трём предме…
– Рот закрой свой! – рявкнул батя на него.– Не видишь с Димой разговариваю?! Что за мода вечно лезть со своими глупостями!
Старший поник своей рыжей чёлкой и чуть не запнулся за бордюр.
– Здарова, Евграфыч.– поприветствовал отца, лежащий у подъезда, мужчина славянской внешности.
– Я тебя просил не называть меня по отчеству!– с лёгким стыдом проскрипел папаня.
– Лучше выпить дал бы, чем философствовать.– горько вздохнул отдыхающий.
– Спрячься куда-нибудь, а то дождь скоро ливанёт.
– Да не ливанёт – жопой чувствую.
Когда все трое были дома, ударил гром, а следом обрушился ливень. Отец в это время пил воду и со страху чуть не проглотил стакан. Потом засуетился, забегал по квартире, словно собака. Грозу, между прочим, он боялся с детства, ещё с деревни и своевременно восстанавливал картину произошедшего: однажды молния ударила его деда, когда тот во время дождя вешал антенну на крыше дома. Спустя час дед вернулся, но не весь. Сначала появился запах шашлыка, а затем сам дед. Единственное, что он тогда сказал: «Шо-то я обжогся»; при этом будучи с рождения немым. До самой смерти деда не подпускали к телевизору, так как он создавал помехи. С тех пор у Дмитрия Евграфовича при каждой вспышке и каждом грохоте перед глазами всплывает обугленный родственник. Обычно этот момент он пережидал в туалете. Но сейчас туалет был занят старшеньким.
– А ну быстрее!– кричал Дмитрий Евграфович.– Почему я должен терпеть твои выходки?
– Я какаю.
– Почему именно сейчас?
– У меня живот болит.
– А ну, быстро вышел и пошёл делать уроки!
Через полминуты удобства освободились, а гром затих. Старший примкнул к письменному столу с чувством невыполненного долга. Очки его запотели от напряжения и вроде даже потрескались. Дмитрий-младший разгуливал по квартире кислый, как запах из холодильника: он собирался на вписку к старшекласснику Окорокову, но тот траванулся какой-то химкой и всё отменилось.
Евграф, сделав уроки за себя и за брата, что-то увлечённо записывал в блокнот и периодически находил на себе суровый взгляд отца. Тот стоял в проёме двери в одних трусах и жевал жареный куриный окорочок. Вёл он себя весьма предвзято. Жир стекал по его двойному подбородку и попадал с брюха на семейники.
– Эм, какой вкусный.– причмокивал отец жадно.– А у тебя аллергия.
Старший сглотнул слюну. Действительно – ему нельзя было ни курицу, ни сыр, ни яйца.
– Весь в мать.– пробубнил Дмитрий Евграфович, глядя как сын не отрывается от занятий.– Тоже заумная вся как Эйнштейн, блин. Видишь ли, я слово «жена» через «ы» написал. И что? Куда мне это пригодится? Я чё, Менделеев что-ли? Да, Димыч?
Но Димыч был морально занят. Он валялся на своей кровати, написывая во ВКонтакте училке по химии любовное признание: «я вас хачу».
– Я в твои годы со всей деревней переспал.– хвастливо заявил батя Евграфу.– Мне не до книжек было.
Тут в разговор вмешался Димка:
– Бать, а ты же говорил у вас там одни бабки жили.
– Ну а что поделаешь, если там зимой только бабки обитают?!– пожал плечами Дмитриевич и пошёл выкидывать останки окорочка.
Зазвенел дисковый телефон из коридора. Это был второй телефон в квартире после смартфона Дмитрия-младшего.
– Слушаю.– ответственно поднял трубку главарь клана и прищурился на, ковырявшегося в носу карандашом, Евграфа.– Тебя, Пифагор.
Старший сорвался с места будто бешеный слон. Только маленький, рыжий и в очках.
Покраснев он начал шептать в трубку:
– Да, кошечка. Да. Привет. Можно, я думаю…
У Дмитриевича встали дыбом волосы, в основном на спине, а глаза залились негодованием.
Евграф окончив диалог сел за стол и снова залип в блокнот. Дмитрий Евграфович с завистью приказал:
– Эй, эрудит-в жопе динамит, иди окна на балконе закрой, а то зальёт.
Отличник с неохотой удалился из комнаты, а Димыч, не теряя ни минуты, накинулся на отца.
– Бать, мне кроссовки новые нужны.– пожаловался он, показав на перемотанные изолентой башмаки в прихожей.– Только родные. Рубля за три.
Евграфович аж поперхнулся и заявил, что сам ходит в кроссовках за пятьсот рублей и переплачивать за фирму не собирается, так как и те и те шьют из одной бочки. И вообще, нечего по лужам ходить, да камни пинать.
– Вон, я чёрные полгода назад купил и до сих пор как новые.– сообщил отец и стал рыться в обувнице.– Сейчас покажу.
Евграф в этот момент боялся зайти на балкон. Во-первых, там было холодно. А во-вторых страшно. Ржавый велосипед «студент», обвешанный паутиной, чей-то сапог и пугало, похожее на Гитлера, так и не сожжённое на 9 мая 1975 года. Его-то Евграф и боялся больше всего. Больше, чем получить двойку. Собрав всю волю в кулак старший вернулся к себе в комнату.
Время близилось к вечеру и Дмитрий Евграфович уже во всю расслабился перед телевизором, поглощая пропаганду с федеральных каналов.
– Папа, – робко сказал Евграф, заглянув к отцу, – а у тебя триста рублей не найдётся?
– Чего??
– Да я тут с Алевтиной в кино собираюсь…
– Хах. В кино он собирается. Ты к отцу с такими вопросами не подходи больше. Иди и зарабатывай. А то и без тебя сходит твоя… проститутка.
Отец надулся бурля от негодования и кинул:
– Видишь ли, ей не по нраву, что я поинтересовался – целка она или нет. Что тут такого? Имею право.
Старший от обиды помрачнел, вернулся к себе и залип в учебнике по древней истории. Пришлось доучивать заданную тему про гомосексуализм в Древней Греции.
Димону-младшему нравилось, когда отец подтрунивал брата. Ему казалось это забавным. Сейчас он улыбался, заваливая страницу училки лайками. Даже отметил сердечком клипы Моргенштерна на её стене, которого не очень любил. Вдруг, в коридоре появился папа и пожал расстроенными плечами:
