Клянусь говорить правду, и только правду.
Свидетель.
Не клянись.
Судья.
Правдивые рассказы из жизни русских людей на неисторической Родине
Была весна – время между двумя отопительными сезонами, когда уже не топят и ещё не топят, причём не потому, что так нужно, а потому, что начальству виднее.
На кухне 3-комнатной квартиры на Преображенке сидели обычные русские интеллигенты – Аркадий Ильич Фурман и Исак Менделевич Зильбербубен. Перестройка была в разгаре, поэтому кухня понемногу переставала быть тем, чем она была в старые добрые времена. Если раньше на ней саркастически исповедовались и отводили душу, то теперь – строили планы.
Аркадий Ильич ел сало, нарезанное тонкими ломтиками и положенное единственно правильным образом – на кусочки чёрного хлеба. Исак же Менделевич пил кефир, заедая его сушками.
Говорили о многом – как обычно говорили на кухне: о смысле жизни, гуманитарных ценностях, общих знакомых, а более и глубже всего, как могут только воистину русские интеллигенты, – о России.
Аркадий Ильич был провинциалом, то есть не москвичом. Он приехал проводить Исака Менделевича в, как они оба надеялись, последний путь: Исак Менделевич уезжал. Собственно, разговор как раз и вращался вокруг отъезда – темы, ставшей наиболее актуальной для русских интеллигентов, начиная с 70-х годов двадцатого века.
Вообще-то ехать или не ехать – этот главный русский вопрос – они неоднократно обсуждали раньше, на этой самой кухне, причём переубедить друг друга так и не смогли.
Аркадий Ильич по-прежнему считал, что ехать в принципе надо, но пока рановато, и любил сало с чёрным хлебом. А Исак Менделевич, предпочитавший сушки с кефиром, не только полагал, что ехать необходимо уже сейчас, но и реально ехал – на следующей неделе.
Аркадий Ильич откусил солёного огурца, отпил пива и произнёс с надеждой:
– Сейчас, когда всё как раз начинается…
– Ах, Аркаша, – возразил ему Исак Менделевич с мудрой улыбкой пожившего человека, мечтающего пожить ещё, но хотя бы чуть-чуть лучше. – Тут уже всё давным-давно закончилось. Вот увидите – мы с вами там встретимся.
И доел сушку.
Аркадий Ильич слизнул с губ таявшее на них сало.
– Изменений много, Исак Менделевич, – вы же сами видите.
– Каких же именно?
– Главное – сейчас никуда не посылают.
– Аркаша, – снова возразил Исак Менделевич, – чтобы вы знали: в России всегда посылают. Посылали, посылают, и будут посылать. Иначе это будет не Россия.
– Да я же не в том смысле. То – само собой, святое дело. А я имею в виду, что ни в колхоз не посылают, ни на стройку, ни на кагаты.
– Куда?
– На кагаты. Это – по-вашему «овощная база». Язык сломаешь. Вы тут, в столице, этого всего не знаете. Вас толком и не посылали никогда.
Исак Менделевич налил себе чаю и положил две ложечки сахару. Тем временем Аркадий продолжал:
– Кагаты – это особый мир. Государство, можно сказать, в государстве. Летом мы овощи пропалывали, собирали и отправляли на кагаты, а осенью, когда они там сгниют, – выбрасывали. Замкнутый производственный цикл.
Исак Менделевич слегка поперхнулся.
– Неужели всё сгнивало? Всё-таки овощи же были иногда…
– Это – исключение. А в основном сгнивали. Вы же не были на кагатах, не знаете. Там хорошо гнилось.
Сала больше не было.
Помолчали, думая каждый о своём, а в сущности – об одном и том же.
– Хотите сосиску? – заботливо спросил Исак Менделевич.
– А сардельки у вас не найдётся? Что-то сарделек захотелось…
– Найдётся, конечно, – сказал Исак Менделевич и бросил в кастрюльку пару сарделек вариться.
Аркадий доел кусочек чёрного хлеба, вытянул ноги и проговорил:
– Помню, послали нас всем отделом на кагаты…
Была зима или поздняя осень. Мороз, и снега – как никогда. Ну, и послали нас в Свинятино. И странно как-то получилось: туда специальным автобусом везли, а обратно вечером – до города подбросили, а потом – каждый своим ходом.
Вот. Ну, приехали, мы, вышел к нам, как полагается, начальник, то есть это я думал, что он начальник, а оказалось – так себе, «линейный менеджер», выражаясь по-американски. Расставил нас по рабочим местам. Женщинам сказал хорошую капусту отделять от гнилой, а нам с Петькой Поросюком, моим приятелем, – собирать гниль и выбрасывать в кучу.
Воняло, я вам скажу, непередаваемо. Вот ведь загадка: растёт капуста без запаха, а как сорвут и отвезут на кагаты – вонь коромыслом. И склизкая какая-то становится.
Дали нам вилы собирать её – ничего не получилось: гнилые капустины нанизываются так, что никакими силами обратно их не сбросишь. Петька бармаки принёс, и дело пошло. Бармаки – это те же вилы, только с поперечинкой, чтобы капуста не нанизывалась.
Ну, сгребаем мы её и выносим, сгребаем и выносим.
Мы вообще с Петькой привычные были. Можно сказать, дня не проходило, чтоб не послали куда-нибудь. Отдел-то у нас был женский, а женщин сами знаете, куда посылали: в колхоз, на кагаты, на стройку кирпичи по цепочке передавать. В общем, на лёгкую работу. А тяжести тягать – это мы с Петькой.
Петька вообще-то в подвале работал, ротационные машины обслуживал. А я – наверху, в отделе, информатикой ведал. Бывало, сядешь за стол, задумаешься, вроде вот уже почти осенило – и тут как раз зовут:
– Аркадий и Петя, помогите рулон бумаги перекатить.
Или:
– Аркадий и Петя, возьмите носилки в сарае и уберите кирпичи.
Петька говаривал:
– Эх, носить нам, не переносить.
Он был худющий, одно плечо выше другого, и почему-то небритый. А я – в белом халате ходил. Мы с ним были душа в душу. Бывало, сядем перекурить, Петька достанет «Приму» за 14 копеек, затянется, и мы не спеша так беседуем себе.
– Нам, – говорит, – что. Скажут сделать – сделаем. Скажут переделать – переделаем.
– Так-то оно так, – отвечаю. – Только вон прошлым летом на базе отдыха фундамент кувалдами разбивали. Обидно было.
– Да-а, – затянулся Петька, – сами сделали и сами разбили. Досадно.
– Хотя и хуже бывает. Вот Ваня с вычислительного центра подзалетел – ужас.
– А что? – Петька заинтересовался и закурил вторую.
– Да его в печку послали. Ну, на кирпичный завод. Там кирпичи в печках обжигают. Начальник отдела говорит: «Сходи, Ваня, за три отгула». Ну, Ванька и пошёл. А на кирпичном, я тебе скажу, одни бабы работают. Мужики не выдерживают. Бабы, они выносливей мужиков.
– Точно, – кивнул Петька. – Мужики сильней, а бабы выносливей.
– Ну, вот. Пришёл он туда, спустился, а там такой предбанник перед печкой. Жарища – обалдеть. Сочи и Сухуми – северный полюс по сравнению с предбанником.
– Да ты что?!
– Жуть.
Он с полчаса поработал, и тут подходит к нему одна баба, она за главную была, и говорит:
– Сынок, залезь в печку, помоги там.
И открывает дверцу. А там – ты себе, Петюня, не представляешь, прямо как в аду: воздух аж красный от жары. Ванька туда залез, рот открыл – и задохнулся. Ну, ты представь: там же кирпичи обжигают. П
