– Каля? Ты дрожишь. Тебе холодно?
– Нет, Рогдар. Всё хорошо. Главное, что ты живой. Вернулся домой. Вернулся ко мне. Выжил. Не погиб.
– Погибнешь тут с тобой… Если погибну – ты ж меня убьешь.
– Бородатая шутка.
– Зато у нее борода лучше, чем у тебя.
– Тебе не нравится моя борода?
– Я в восторге от нее.
– Я тут подумала… Нам придется покинуть нашу землянку. Навсегда.
– Ну, нет. Я буду грустить без сырости и комаров.
– Втроем там будет тесно.
– У нас завелся кот?
– Ой, только осторожно: не порежься своим остроумием.
– А кто третий?
– Ребеночек.
– Какой ребеночек?
– Ну, такой маленький весь, лысый, постоянно орущий и страшно красивый.
– Погоди-погоди… Откуда он?
– Из капусты вывалился! Ну, Рогдар, ты чего?
– Ты беременная, что ли?
– Мамочка моя дорогая! Как ты догадался?!
– Ёлки…
– Сейчас ты должен спросить: не сон ли это? И обязательно должен попросить, чтобы я тебя ущипнула.
– А я не хочу просыпаться, если это сон.
– Нет! Ты должен попросить ущипнуть тебя. Ну, проси. Ну, Рогдар! Проси!
– Лучше просто поцелуй меня.
– Скажи: больше никакой войны? Скажи, что больше не будет никакой войны.
– Мы построим новый дом. Большой дом. Чтобы там был детский смех. И эта постоянная суета. Мы будем с тобой вечно спорить о воспитании детей и ругаться. А потом – мириться.
– И танцевать?
– Я не умею танцевать.
– Я тоже.
– Как мы его назовем?
– Назовем? Назовем… хм-м-м… Ой! Ты хочешь кушать?
– Это имя?
– Это вопрос…
…Он вздрогнул, открыл слипшиеся ото сна глаза и от досады вгрызся пальцами в сырую землю. Осенний влажный холод пробирался в тело, сжавшееся в позе зародыша. Закрыл глаза, пытаясь удержать сон, ухватиться за него, отчаянно пытаясь вновь окунуться в сладкий яркий мираж, окунуться в его тепло и раствориться без остатка.
Но сон больше не вернулся к нему.
861-й год бесконечной войны. Север восточнославянских земель болен войной. Ладожский конунг Хольгер топором и мечом подчиняет себе все окрестные земли, неся им гибель во имя лучшей жизни. Псковские славяне, отказавшись покориться, отправляют войско под стены Ладоги, чтобы положить конец гнету викингов…
Наутро никто не вспомнил, на какой войне он находится. Лишь когда сошло похмелье сна, они стали что-то вспоминать. Не дремала только многолетняя привычка: держать оружие при себе и знать направление.
С годами переставали думать об исходе битвы, на которую шли. Тревога отмирала быстро и больше не возвращалась. Не могли даже помыслить, что война, должная решить судьбу северных общин под стенами Ладоги, окончится не начавшись.
Шли левым берегом Волхова, почти вслепую, пробираясь сквозь густой туман, который обволакивал берег и сизый хвойник и волочился по широкой реке. Мелкая морось срывалась с тяжелых облаков, и крепкие ноги ратников, обутые в кожаные истоптанные башмаки, месили грязь дороги, разбитой сырой осенью.
«Говорят, волки любят туман, – про себя подумал Рогдар. – Используют его во время охоты. Ничего странного, что все мы оказались здесь».
Он был псковским сотником, крепким и угрюмым бойцом, истрепанным войнами. Поросшее грубой бородой лицо обветрило холодом, посекло ранними морщинами, порезало давними рубцами. Жилистое тело защищал избитый доспех из вытертой кожи.
За Рогдаром двигалось малое войско. Сотня свирепых воинов, закаленных злыми зимами, тяжелым трудом и изуверскими битвами, обескровившими псковскую общину. Нудная морось уныло оседала на их потрепанные кольчуги, сбитые топоры и щиты, которые они несли на спинах. Непроницаемые бородатые лица, твердая решимость и выкованное годами хладнокровие.
– Напомни мне, Рогдар. – Старый десятник поравнялся с молчаливым сотником. – Напомни мне: за что мы сражаемся?
– Зачем спрашиваешь?
– Затем, что хочу знать.
– Раньше ты не задавался этим вопросом.
– Всегда им задавался. Про себя – не вслух.
– Что с тех пор изменилось?
– Мы.
Десятник ожидал ответа.
– За наши семьи. – Рогдар задумчиво поглядел вниз, будто отсчитывая шаги вязнущих в скользкой грязи ног. – За землю.
– А кому принадлежит эта земля? Нам ли? Не надо прикрывать истинное положение этой войны нашими семьями! Мы подыхаем здесь не за наше будущее. Там, в Пскове, сидят купцы, бояре да ростовщики. Они вдруг заговорили о будущем наших семей только сейчас, когда настал час топора и меча. Когда наши семьи мёрли с голода – о них никто не вспоминал. Эти мрази почуяли угрозу своим богатствам. Но ни они, ни их дети на эту войну не были отправлены. Ни во имя земли, ни во имя семьи, ни во имя светлого будущего. Даже ради будущего их богатств. Отправили нас.
– Мы сами вызвались.
– Нас пичкали красивыми словами о свободе псковской земли. Свободе от кого? От кого угодно, но только не от них. И время от времени, в перерывах между оргиями, они наблюдают в тепле и в удобствах, чем всё закончится.
– Есть другие предложения?
– Есть мысли в голове. Они задают вопросы. В том ли направлении тащимся? Туда ли направили оружие? Там ли находится настоящий враг? За купцов, бояр и ростовщиков ты людей не поднимешь на войну.
– Думай о семье. Посекут их. Кто бы с кем ни разбирался наверху.
– С прошлого раза не у всех остались семьи. Знатные собачатся промеж себя. Да и путь бы. Но люди мрут. А эти подрались, сели за один стол, выпили да помирились. Сука, и живут себе! Неплохо так живут. А у меня никого не осталось. Теперь я женат на мести.
– И кому мстишь?
– Кому-нибудь.
Рогдар резко остановился, всмотрелся в силуэты, мерцающие во мгле, насторожился. Войска князя Буривоя, ушедшие вперед, вдруг остановились, возникла суета. Рогдар ускорил шаг, услышал вскрики, ругань, стальной скрежет.
И вдруг оторопел.
Варяжские корабли, являясь из тумана, зарывались носами в рыхлый берег. Свирепая северная рать посыпала из них, как зерно. Беглецы, изгои, неудачники, которые сбежали из родной земли, где им не было места. Потому они были злее тех, кто остался дома.
Бешеной ордой они накинулись на княжеские дружины.
Рогдар схватился за топор. Кинулся на помощь, и псковская сотня тараном врубилась в строй варягов, раскрошив его, словно гнилой пень. Одуревшие топоры обрушились на них осиным роем, и кровь, разлетаясь горячими всполохами, полилась багровым ливнем, смешиваясь со скользкой грязью в единую массу.
Алое марево вздымалось банным паром над полем боя. Деревянное крошево от раздробленных щитов и рукоятей сыпало градом щепок. Люди рубили, резали, протыкали друг друга, грызли глотки и рвали лица искореженными пальцами, схваченными спазмом злобы. Шлемы с искрами разлетались на куски, палицы разбивали головы, злая давка стискивала до смерти. Звериное рычание и вопли сотрясали застывшую округу.
