Глава 1
Мрак, как образ жизни
Что человеку нужно для полного счастья?
Механический будильник.
Нет, это не наглядно, здесь нужно обязательно уточнить условия.
Итак, что нужно для полного счастья в блокированном войсками Городе, где нет электричества, газа, тепла, воды, связи, медицины, сострадания и человечности, но есть Хаос и Анархия, люди убивают друг друга за мешок муки или канистру солярки, все дороги похоронены под метровым слоем снега, а в подворотнях валяются замёрзшие трупы?
Механический будильник.
Электронный не пойдёт, батарейки в Городе на вес золота.
Так что полжизни за механический будильник.
Как-то я упустил это, не додумался раньше. Надо будет написать объявление «Три пачки «доширака» за будильник!!!» и повесить во дворе Дома Инвалидов (там народу больше ходит). Наверняка у какой-нибудь старушки найдётся такой раритет Советской эпохи, а три пачки лапши в наше время – просто шикарный бартерный курс, отдадут не раздумывая.
* * *
Просыпаться по «сторожевому пункту» – это своего рода самоистязание.
На месте надо быть ровно в пять, добираться туда от силы десять минут, проснуться нужно минут за сорок: «подышать ветром», умыться, вскипятить воду, позавтракать, собраться.
Так вот, «сторожевой пункт» будит меня в три приёма.
Толчок жгучей ответственности в висок, выпрастываю руку из-под тёплого одеяла в стылое нутро кухни, нащупываю спички, чиркаю, смотрю на циферблат подаренных в незапамятные времена командирских часов.
Нет, часы в порядке, а люминофор на стрелках и цифрах не функционирует из-за малого светового дня.
В Городе господствует Мрак.
В шесть вечера уже темно, в восемь утра ещё темно, дома очень экономно жжём лучину или солярную лампу, за месяц солнца не было ни разу, постоянно низкая облачность и режим рассеянных сумерек, так что краска часов не успевает накапливать свет…
Четверть четвёртого.
Б… Эмм… Блях оф мухс, как говорят в английских колониях… Ты бы ещё в полвторого разбудило, сволочь! Прячем руку под тёплое одеяло, спим дальше.
Второй толчок без четверти четыре.
Чтоб твоя шерсть проросла внутрь. Будет время, я тобой займусь. Я тебя выкорчую без права на реставрацию, пусть там везде будет очень гладко и идеально лысо, чтоб не осталось ни одной свербящей волосинки.
Внутри меня живут несколько Сущностей, как, впрочем и у большинства особей моего вида. Одна из них (из Сущностей) очень ответственная, но глупая, у неё проблемы с определением времени. К несчастью, эта глупая сущность отвечает за «сторожевой пункт», именно от неё он получает сигналы и даёт фальстарт.
Третий толчок ровно в четыре.
О Боже…
У меня ещё двадцать минут. Пытаюсь погрузиться в царство Морфея и не могу, мой сторожевой пункт упрямо сигнализирует, что высока вероятность элементарно проспать и всех подряд подвести.
Я злюсь, начинаю ворочаться под одеялом и ненароком задеваю Нинель.
– Тю-тю-тю, мой сладкий… Спи-спи-спи, всё хорошо…
Нинель спит. «Тю-тю-тю» – это автоматизм, своеобразное проявление материнского инстинкта. После ряда нехороших событий я с неделю вскрикивал и ворочался во сне. Она привыкла меня успокаивать, так что сейчас даже не просыпается. Просто обнимает меня, крепко прижимает к своему роскошному бюсту и тихонько гладит по затылку.
Нинель горячая как печка, а грудь у неё такая, что даже самого лютого меланхолика может ввергнуть в боевой транс.
А я не меланхолик. Спустя минуту я понимаю, что заснуть более не удастся, и начинаю производить некие нехитрые манёвры на старом продавленном диване. Простые движения под одеялом, продиктованные утренней физиологией мужского организма и наличием в шаговой доступности сонной податливой женщины.
Это автоматизм, своеобразное проявление инстинкта размножения.
– Дурачок… – шепчет Нинель. – Мы тут не одни…
Ага, я в курсе. У нас тут есть самопальная печурка, облепленная нежелательными свидетелями. С одной стороны в кресле спит Виктория, с головой укутанная ватным одеялом, с другой – Шаляпин. И вроде бы всё это неприлично, но есть некоторые особенности, способствующие успешному завершению процесса. Виктория, она не королева вовсе, а бабка Нинели. Спит как убитая, момент пробуждения легко отследить по прекращению монотонного храпа. А Шаляпин – не реинкарнация достопочтенного Фёдора Ивановича, а просто собака, здоровенный сенбернар, ленивый и малоподвижный от недокорма.
Поэтому я спокойно продолжаю манёвры, занимаю господствующие высоты и приступаю к плановому вводу войск.
– Тихонько… – сонно бормочет Нинель. – Тихонечко…
Это томное «тихонечко» меня заводит. Не получается тихонечко! Когда в руки попадает такой роскошный бюст и все сопутствующие приложения, хочется ставить рекорды и вопить от радости: смотрите, какая замечательная штука мне досталась!
Ввод войск проходит энергично, а местами даже бурно. На каком-то этапе плацдарм начинает скрипеть и постукивать (неровно стоит, сволочь, с прошлого раза забыл – надо под ножку что-нибудь подложить) в такт ему постукивает хвостом нежелательный свидетель Шаляпин, и в итоге бабка Виктория перестаёт храпеть.
Я замираю в темноте, как пойманный на месте преступления домушник, и преисполненным страсти шёпотом, на ушко, склоняю Нинель проследовать в детскую.
Нинель, само собой, никуда следовать не хочет, но в итоге всё же склоняется. Это, без пафоса и преувеличения, гражданский подвиг: детская не отапливается, там холодно почти как на улице. Однако Нинель не бросается в омут страсти очертя голову, подобно жёнам декабристов, а проявляет житейскую мудрость – она следует в детскую, закутавшись в тёплое одеяло. Я поспешаю за ней, поддерживая одеяло за концы, чтобы моя ненаглядная не грохнулась ненароком да не перебудила бы воплями весь дом.
В детской мы по-быстрому устраиваемся на тёплом одеяле и возобновляем прерванную процедуру. Здесь нет нежелательных свидетелей и сковывающих факторов, так что я почти без помех завершаю процесс. На последнем этапе, правда, получается небольшой конфуз: я действую размашисто и стремительно, не считаю нужным филигранно выверять габариты манёвров, поэтому ненароком прислоняюсь голой задницей к несущей стене.