Олег Давыдов - Места силы Русской Равнины. Том 4. Места силы 91—111. Шаманские экскурсы. Часть 1

Редактор проекта Глеб Давыдов

Обложка и верстка Марианна Мисюк

Бильд-редактор Валентина Потолова

© Олег Давыдов, 2023

ISBN 978-5-0059-7431-0 (т. 4)

ISBN 978-5-0056-4596-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От Торопца на Жижицкое озеро есть прямая дорога

через Плотично

Заглянем еще раз1 в край озер, болот и истоков (Волги, Днепра, Западной Двины, Ловати), в край волоков на пути из варяг в греки, туда, где в изобилии водятся земноводные демоны и даже святые2 иногда принимают форму лягушек. Некогда Жижицкое озеро входило в Торопецкий уезд Псковской губернии, теперь Торопец отошел к Твери, а озеро осталось псковским. В него впадает много мелких речушек, а вытекает лишь Жижица, впадающая в Западную Двину рядом с устьем Торопы.

Нас интересует не все озеро, а лишь его северо-восточный угол, отделенный от остального Жисца (еще одно название озера) двумя большими мысами и островами, носящими интересные названия: Лукий, Серебряный, Кромешный. В этом озерном углу родился Модест Мусоргский. От усадьбы возле деревни Карево, где он вырос, ничего не осталось. Поэтому музей Мусоргского разместился в Наумове, в доме, где родилась его мать Юлия Чирикова.

Памятник Мусоргскому на берегу Жижицкого озера.

Автор всех фотографий, опубликованных в книге,

Олег Давыдов (если не указано иное авторство)

Говорят, что на Жижицком озере Мусоргский пропитался народным духом, и отсюда пошла его музыка. Это – да, только вот: что имеют виду, говоря о народе? Если оперных мужиков, это одно дело, а если простонародный магизм его музыки, то – совершенно другое. Здесь речь пойдет о магии, поскольку душа Мусоргского – субстанция особая: чего ни коснется, все делает вопиюще нечеловеческим, демоническим, страшным. Взять хоть памятник, который стоит над озером около Карева. Такое впечатление, что композитор явился скульптору Думаняну в облике дьявола. И вот результат: монументальный кошмар на горе.

Мужик, повстречавшийся мне возле памятника, утверждал, что холм, на котором он установлен, называется Лысой горой, и что будто Модест Петрович наблюдал здесь пляски ведьм. Даже сам понемногу участвовал. А потом написал «Ночь на Лысой горе». Может, туземец и пошутил… В Наумове мне сказали, что эта гора называется вовсе не Лысой, а – Мусоргского. Тоже красиво.

Вид с горы Мусоргского на Наумово и Пошивкино.

Справа от часовни, которая виднеется на берегу,

раньше была Одигитриевская церковь, еще правее – кладбище.

Это называлось Пошивкинский погост

Впрочем, о Лысой горе музейная дама вроде что-то слыхала, да только не знает, которая из здешних горок так называется. Как не слыхать: должно же быть место в округе, где собираются ведьмы. Тут традиция. Отец Иоанн Белавин, служивший одно время в Пошивкинской церкви (между Наумовым и Каревым), сетовал в своем дневнике: «В настоящее время среди многих крестьян можно встретить таких, которые придают силу и значение снам, гаданиям, счастливым и несчастным дням, вере в судьбу». Священник надеялся, что суеверия сгладятся, если крестьянам дать начальное образование. Как это глупо! Только самые темные люди сегодня считают веру в сны и судьбу – суеверием.

О судьбе. Отец Иоанн приходился родным отцом одиннадцатому на Святой Руси и первому в пореволюционной России патриарху Тихону (Белавину). В юности будущий патриарх был влюблен в Марью Бабинину, дочку дьячка, который крестил младенца Модеста (и которому композитор обязан раскольничьим звучанием «Хованщины»). Попович мечтал жениться на Маше, но она полюбила жижицкого хуторянина Клявина и прижила с ним без всяких венчаний восемь детей. А безутешный Василий Иваныч Белавин постригся в монахи с именем Тихон.

Таковы роковые женщины Жисца. А отец Иоанн еще считал судьбу суеверием. Да нет, тут все натурально. Разумеется, ведьмы, способные возогнать самого обычного поповича до степени патриарха, попадаются не только на Жижицком озере. Но здесь они (я это и сам ощутил) какие-то особо свирепые (место силы располагает) и, так сказать, судьбоносные.

Торопец. Дом, в котором жили отец Иоанн Белавин

и его сын Василий, будущий патриарх Тихон.

После отъезда с Пошивкинского погоста отец Иоанн

служил в Торопце, в церкви, от которой я снял этот кадр.

Справа мой пес Осман оценивает качество места

Такой была и Ирина Егорова, бабушка Мусоргского. Эта дворовая баба намертво присушила дедушку, бравого гвардейца Алексея Григорьевича. Уж как он старался спастись, когда обрюхатил ее: и замуж выдал, и все… Но – колдовские чары все и превозмогли: в 1818 году шестидесятилетний дед женился на своей холопке Ирине. Ей было тогда сорок два, а отцу будущего композитора Петру – двадцать лет. Дворянство он выхлопочет только в тридцать пять. А до этого будут мучения: и, вроде, помещик, и – сын крепостной. Такие душевные травмы, бывает, серьезно сказываются в потомстве. После свадьбы отец и мать Мусоргского поселятся в одном доме с вдовой колдуньей Ириной. Атмосфера там будет невыносимой: два сына умрут прежде, чем Петр Алексеевич догадается, что надо поскорей разделиться с матерью. Только после переезда в Карево в этой семье стали рождаться жизнеспособные дети.

Карево от памятника Мусоргскому. Вдали виднеется озеро

Модест родился 21 марта 1839 года и вырос среди крестьян. Наблюдал их жизнь, их обряды, их нравы, играл с их детьми, носил крестьянскую одежду, все впитывал. Психологи знают: личность формируется в первые пять лет жизни. Если так, композитор по основным параметрам души был простым мужиком, хотя в семь лет уже отлично играл на рояле. Он и сам говаривал: «Недаром в детстве мужичков любил послушать и песенками их искушаться изволил». Деревенская жизнь была его жизнью. И он был ею доволен, поскольку другой просто не знал. Но в десять лет мальчика отвезли в Петербург и поместили сначала в школу с немецким названием Петришуле, а потом в школу гвардейских подпрапорщиков. После ее окончания – Преображенский полк (опять-таки основанный Петром).

Все это было ломкой. Не той щадящей ломкой, которая описана в «Обломове» (русском классическом мифе о триумфе воли и ничтожестве регулярности), но жестким обламыванием привыкшего к воле крестьянского парня, формированием в нем регулярной личности гвардейского офицера. Отголоски этой ломки можно расслышать, например, в петровских эксцессах «Хованщины», а в ответ – бунт, самосожжение, разгул народной вольницы. Модест перенес в себе Питер как болезнь, пережил школу как подавление русской души антирусскостью (петровскостью, польскостью). В результате в его душе поселились и стали конфликтовать как бы два человека, условно: крестьянский ребенок и гвардейский офицер. Верх брал то один, то другой.