* * *
из цикла «ПОЭТ»
Приходит он торжественно и свято
И то, что нам не зримо видит он.
К нему талант, особой мерой взятый,
Всегда выходит первым на поклон.
Пред ним одним предстанет всё иначе,
Простой рассвет им будет так воспет,
Что на земле – его юдоли плача –
Не зря даруют прозвище – поэт.
Чего залог, какой победы знамя?
Когда и где, кому им дан обет?
Поэт с рожденья отчества не знает,
В толпе затерян, нищ и наг поэт.
Идёт порой нетвёрдыми шагами
К тем мелким строчкам, отданным золе
И прочь уходит, оставляя память…
И недопитый кофе на столе.
* * *
Стихи и сны и бестолковость речи,
Размытая исчезла грань.
Уютно скрыты книга, чай и вечер,
Ютится на окне герань.
Словам убогим оправдаться нечем,
Толпятся, ожидая дань.
Листок исписан, угасает вечер,
Полита на окне герань.
Простая вера в обречённость встречи
Спокойно опустила длань.
Сложили крылья утро, день и вечер,
Зачахла на окне герань.
Все исхоженные дороги
Неспроста выставляют счёт.
В прейскуранте маршрутов многих
Средь ухабов ценнее взлёт.
Не узнать бы во время Оно
Только ломанные гроши
В одиночестве перезвона
Горизонтов твоей души.
* * *
Срок эмиграции судьбы
Как приговор без апелляций:
Нездешним, непонятным быть,
Так и непонятым остаться.
Себя настойчиво искать
Средь толчеи дорожных станций,
Где беспримерная тоска –
Замéр и зуммер эмиграций.
С ней, всею плотью вопия,
Неотвратимо, может статься,
Как с тонкой нитью бытия,
Ни примириться, ни расстаться…
* * *
В привычном ходе мирозданья
Отсчёту дней не прекословь.
Считая встречи-расставанья,
Они друг друга ищут вновь.
Свой век потерянные двое
В стране далече наугад
Влачатся в поисках покоя
В совместном взгляде на закат.
Растают вёрсты-расстоянья,
Всех разделений вертикаль
Едва затеплится сиянье
Над парой, уходящей в даль.
Пустые глазницы дома, -
Здесь кончилась чья-то жизнь.
Сутулых подъездов кома,
Без памяти этажи.
Могло ли быть всё иначе?
Совсем от людей отвык?
Скажи: ты о чём-то плачешь,
Забытый слепой старик?
Сырой беспредел темницы
И впалые щёки стен.
Здесь чья голова склонится
За памяти цепкий плен?
Каким вырос тот мальчишка
Босой? А девчонка та?
Да ты стал забывчив слишком
И крепко сомкнул уста.
По тропке пройду заросшей
Где нынче царит тоска
Да ветер листву ерошит,
Как волосы старика.
А за окном моим такая вьюга! –
Метет, скулит и воет без конца,
Как будто в след бежит родного друга
И нету сил настигнуть беглеца.
А за окном чужим меняет краски
Бродяга-день в неведомой глуши,
Как виртуоз играет на контрасте
С очередной невнятностью души.
Где, за каким окном сияет счастье
И золотит чреду календарей?
С кем незаметно делится на части?
Кто перед ним становится храбрей?
Ни за каким окном не будет длиться
Ни день, ни вечер, только суета
Спешит куда-то, чередуя лица,
И, как всегда, пред вечностью пуста.
Менять привычно стало страны, стены
И красоту пейзажа за окном…
Менять себя не вдруг, а постепенно
Трудней всего и пред любым окном.
Где мыслей бред толпится всуе
И выпит день одним глотком,
Душа о вечном не тоскует,
А постоянно – о другом.
Ей путь тернистый слишком тесен,
Уют домашний – незнаком.
Её влечёт весь тлен и плесень,
И сладость песен о другом.
А, если разворотом правил
Произойдёт души излом,
Пустое сердце вновь заставит
Грустить и плакать о другом.
И при последнем издыханьи,
Когда застыл у горла ком,
Всё естество в минуту брани
Безумно просит о другом…
Шагнув за мнимый край наречий
Душа отчалит в вечный дом…
Лишь на пороге дивной встречи
Она не вспомнит о другом.
* * *
Душа измученно дерзает
Жить на лету и на ходу,
А жизнь привычно ускользает
В каком-то суетном бреду.
В каком-то бренном полукружьи
Судьба другого не близка
И в разговорах, сплошь натужных,
Сквозит об искреннем тоска.
В услугах льстивого объятья
Пустое кроется чутьё:
Держать в устах с улыбкой татя
О всём суждение своё.
Галантность или неучтивость –
В глазах привычно – пустота
И естество в личине скрылось,
Пленилось образом шута.
При всём величии спектакля
Звучит чужое, не своё,
Где принимается по каплям
Бесед уют, как забытьё.
Малейший фальши той оттенок
Душа приемлет лишь скорбя,
В ней привыкает постепенно
Не раскрывать нигде себя.
Не открывать (и мимоходом!)
В чужих домах завес и штор.
Но шифровать секретным кодом
Свою пустыню, свой затвор.
Я к куполам, завещанным России,
Пришёл слепым во след поводыря.
Там, где росой блаженный свет рассыпан,
Вдруг увидал у звонницы себя.
И чью-то схиму я вчера примерил,
И заплутал вблизи монастыря,
Стучал мольбой в закрытые мне двери,
Навзрыд рыдал под песню звонаря.
Узнал, что груз, мной собранный в дорогу,
Совсем не тот и сердцу моему
Был дорог образ тот, что понемногу
Утяжелял заплечную суму.
В пути мне голос колокола вечный
Вещал забыть безумное житьё.
Меня вернул он из «страны далече»,
Не помянув лихое забытьё.
Когда прозрел в отеческих объятьях,
Мне стал не нужен жемчуг никакой:
Всё, что ходил в чужой земле искать я
Тут всё нашел и на душе – покой.
Я видел край: там даже сосны молятся,
Кочуют звёзды в бережном пути.
С него луна, небесная паломница,
Туманный взгляд не смеет отвести.
Шумит трава, молитвами замолена,
К ней звон упал и плачет вдалеке.
От глаз чужих скрывает колоколена
Язык времён на старческой руке.
Сияет край, омытый вдохновением,
Монастыря услужливой тропы.
Седым молчаньем, слёз прикосновением
Здесь шум веков он сбросил до поры.
Ко мне неспешно приближалась старость,
А нынче молча встала у дверей.
Спросила взглядом: «Долго я скиталась.
Меня дождавшись стала ты мудрей?
Что было дорогого в той печали,
Когда на горизонте облик мой,
Едва заметный, все же различала
За наплывавшей слёзной пеленой?
Своё оставь ты мира попеченье –
Нам пир горой теперь ведь ни к чему:
Час настает в прощаньи и прощеньи
Опорожнять дорожную суму.
Пешком ты шла из детского начала,
