Часть первая
Боги и полубоги
По утверждению древнегреческих товарищей, вначале повсюду царил вселенский Хаос.
И был он беспросветен, бесконечен и неописуемо одинок, пока однажды не посетила его мысль шалая:
«Мать моя Вселенная! – сингулярно ахнул Он. – Так я ж порождать могу!»
И породил Землю с Тартаром, Мрак с Ночью. И Эроса, для потехи.
Ну а с Эросом всё само понеслось-поехало: Гея-матушка породила Горы высокие, Моря глубокие. Мрак с Ночью породили День и Свет, для контрастности.
Мрачный Тартар тоже нарожал себе всякого.
И началась повсеместная свистопляска, именуемая жизнью.
Принесла плодовитая Гея Урану титанчиков – шесть мальчиков и шесть девочек, – и стали они, разбившись по парам, тоже порождать, не мешкая.
Так возникли: Солнце, Луна, Заря розоперстая… Не говоря уже о ветрах, океанидах и прочей ерунде вроде звёздочек.
Правда, быстро пресытившись суетой утомительной, поднялся Уран над всем сущим и стал оттуда править миром. А вот жена его, Гея, увы, не смогла пресытиться. И всё рожала как заведённая.
– Чьё это?! – громыхал Уран, разглядывая уродливых циклопчиков.
– Твоё! – уверяла мужа невинная жёнушка.
– А это?! – указывал он на сторуких гекатонхейров.
– И это. Как на духу… А ну-ка, деточки, обнимите скорей папочку!
И бежали сторукие обниматься. Да так, что Уран продохнуть не мог.
Отбиваясь от ласк тех навязчивых, мчал к себе правитель материи и до зари грохотал там раскатисто. Пока однажды не пришла ему гениальная идея, всякого папашу посещающая изредка.
– А забрала б ты с глаз долой этих деточек! – пророкотал Уран в то утро памятное. И отозвалась его супруга изумлённая:
– А куда ж мне забрать-то их, миленький?!
– Да всё равно! Хоть туда, откуда вылезли! – разразился Уран грозной бурею.
И вобрала в себя Гея титанчиков.
А вобрав, принялась их в своём чреве против папашки науськивать.
Прилежней всех науськивался младшенький, Кронушка. Среди своих – Хрон или Хронос-джуниор.
Жутко нравилось тому Хроносу, сидя на коленках матушки, внимать колыбельной песенке:
Папка мамку не любил,
Кровных деток истребил,
Ай, люли, люли, люли —
Серпом папку оскопи!
И вот однажды, до одури наслушавшись того проникновенного шлягера и раздобыв по случаю серп нержавеющий, взял Крон да и оскопил папашу единокровного. После чего безжалостно низверг оскоплённого.
Подробности того инцидента греки умалчивают. Но вот схема: серп, оскопление, низвержение – прослеживается ими и впоследствии.
В итоге, взобравшись на пригретое папино местечко, стал отныне Хрон единовластным царём всего сущего.
– Нет нынче никакой веры деточкам! – вздыхал он частенько вечерами томными. – И куда только мир катится?
«Куда-куда… – ехидно посмеивался Тартар. – Знамо куда, чай образованные».
А жена Крона, Рея кроткая, покорно помалкивала в тряпочку. И помалкивая, рожала мужу богов исключительно. По сугубо гастрономической надобности. Был у Хрона такой пунктик. Страдал он вдобавок к паранойе божественной богоедством любительским и, в отличие от низвергнутого папаши, любил своих деток чуть прожаренными и пожирал их порой даже без соуса.
Выгода тут прослеживалась очевидная. С одной стороны, брюхо сытое, с другой – власть незыблема.
– Ну-у, – потирая ладони в предвкушении, вопрошал он жену свою кроткую. – Кого нынче родила мне, в смысле сготовила?
– Аида, – вздыхала Рея несчастная.
– Еврея, что ли?!
– Бога, Аидушку.
– Аппетитное имя. Подавай кровиночку!
И лопал Крон чад своих без угрызений совести.
«Боги, – часто повторял он, косясь на серп нержавеющий, – знаем мы этих богов изменчивых».
А вот громовержец будущий, ввиду вышеописанных обстоятельств, родился на Крите, в мило обустроенной пещерке.
Пятеро его божественных братьев к тому времени давно уже переваривались в желудке у батюшки. А тут и новорождённого пригласили на трапезу.
Да только не стала Рея отдавать на съедение младшенького. Завернула она в пелёнку булыгу бесхозную и подсунула мужу муляж, приговаривая:
– Кушай, Хронушка, кушай, родненький! Свеженький, парной, только родила. Кличут Зевсиком.
И чавкнул Крон, не подавившись.
Ну а греки потом в честь Реи той сообразительной часть мачты назвали для повешения.
А спасённый младенчик рос себе в той пещерке спокойненько, вкушая медок и козу Амалфею посасывая, ни горя, ни нужды не ведая.
Воспитанием его занимались нимфы прелестные. Возмужанием – куреты мудрые.
И вырос божок, на радость мамке и назло папочке, смышлёным да всемогущим.
А как возмужал, двинул отца низвергать – согласно традиции.
– Чтоб непременно возвратился к ужину! – кричала ему вдогонку Рея-матушка.
– Ладно… – бурчал подросток трудновоспитуемый. – Папку вот оскоплю и отужинаем…
В итоге и на сей раз не подкачал серп испытанный.
Рубанул им сынок по чреслам папеньку, попросил срыгнуть оскоплённого, и выскочили на свет боги непереваренные: Посейдон, Деметра, Гера с Гестией и Аид, вечно мрачненький.
Влажный климат папашиной утробы пошёл лишь на пользу богам отторгнутым. Детки нагуляли жирок, налились соком желудочным… Но тут против них неожиданно восстали дядюшки.
«Выскочки! – взревели титаны-родственники. – Молодо-зелено!»
Тоньше других и пронзительней вопил оскоплённый Хрон-батюшка.
Тут-то началась великая титаномахия, иными словами – мордобой божественный.
Нещадно били молодых богов могучие дядюшки. И если б не гора Олимп неприметная, неизвестно, чем бы дело кончилось.
Но вот закрепились боги на высотке той стратегической. Похватали молний, циклопами накованных. И послали сторуких гекатонхейров швырять во врагов те молнии. А сами сели вкушать нектар с амброзией.
Да так ожесточённо и доблестно, что не вынесли титаны подобной наглости и сошли дружно в Тартар посмеивающийся.
Однако этим противостояние не ограничилось.
За пленённых вдруг жутко разобиделась Гея-бабушка.
Выкрикнув в сердцах: «Одна голова – хорошо, а сто – лучше!», разродилась она стоглавым Тифончиком и, пропев: «Чудище ты моё ненаглядное, носовых платков на тебя не напасёшься!», на Олимп богов жечь его отправила.
Хорошо, Зевс громовержцем оказался да посшибал тому Тифону все его жуткие головы. Иначе быть бы молодым богам носовыми платочками.
А вот Посейдон, бог морей и земли колебатель, страдал, говорят, от собственного имени. Как только ни склоняли колебателя, как ни рифмовывали. И не только, кстати сказать, на Олимпе стратегическом.
