– Мила! Открой немедленно!
Я швыряю книгу на тахту, съезжаю на дорогой ковёр омерзительного пастельного цвета, который они постелили в моей комнате, и врубаю звук. Голос певца взмывает до пятидесяти децибел, мать упорно надрывается за дверью:
– Пожалуйста, открой!
Почему она такая упрямая? Ведь отлично знает, что будет дальше. Я не открою, она продолжит настаивать:
– Твой отец вернулся, ты могла бы немного пообщаться с ним…
Тут я заржу так, что она услышит даже сквозь музыку. И сдастся.
Моё предвидение сбывается в точности. Как и всегда. Мать в очередной раз капитулирует и уходит. Но от повторения одного и того же мне вдруг становится невыносимо скучно. И я рывком распахиваю дверь. Мать оборачивается, не веря.
– Ты выйдешь?
Невольно становится её жалко. Хотя эта женщина сама выбрала роль жертвы. А палачами назначила отца и меня.
– Зачем, по-твоему, я должна выходить?
– Папа вернулся раньше, чем планировал.
– Вечером меня не будет.
– Тем более. Он ждёт тебя.
Интересно, сама-то она верит хоть одному своему слову? Я уступаю.
– Ладно, иду. Воспользуюсь случаем напомнить ему, как меня зовут.
– Не говори глупостей. Он любит тебя. И ты это знаешь.
– Ему плевать на меня. И ты это тоже знаешь.
И я добавляю со злостью:
– Хотя ты веришь даже в то, что счастлива с ним…
Мать опускает глаза и исчезает на лестнице. Я закусываю губу и прихожу в себя, только почувствовав вкус крови.
– Мама, подожди…
Но тут же осекаюсь. Зачем? Я возвращаюсь в свою комнату и закрываю дверь. Подхожу к высокому окну. Внизу простирается Центральный парк – с его газонами, деревьями, фонтанами и пунктиром фонарей, – а вокруг возвышается лес освещённых небоскрёбов. Это очень красиво. И это не производит на меня ни малейшего впечатления. Не знаю почему. Мой взгляд отскакивает от зданий, а воображение устремляется через реку, которая отделяет нас от Периферии.
Периферия.
Она всегда меня интриговала. Сотни вопросов роились в голове – с тех пор как я выросла настолько, чтобы смотреть в окно. Ребёнком я донимала родителей и учителей. Там живут люди? Кто они? Чем занимаются? Почему они никогда не приходят сюда, в Центр? И почему мы у них никогда не бываем? Вместо ответа учителя начинали говорить о чём-то другом, словно сочтя эту тему недостойной внимания. А родители пожимали плечами с видом крайнего отвращения. С тех пор я так и не утолила своё любопытство по поводу Периферии. Мои школьные товарищи знают примерно столько же – то есть почти ничего. Она находится на том берегу реки, там грязно, серо, опасно, и, когда мы стали гулять одни, без сопровождения нянек или личных шофёров, наши родители строго запретили нам туда соваться.
Ещё известно, что люди на Периферии гораздо беднее, чем мы. Может, это действительно так. А может, не более чем легенда, порождённая незнанием. Единственное, что можно сказать точно: там могут жить только они. Никто из нас там никогда не бывал. «Они» — значит «парии».
Это слово тысячи раз долетало до меня из гостиной родителей, из уличных разговоров, из элегантных и неуютных бутиков, по которым мать больше не пытается меня таскать.
В глубине души жители Центра боятся Периферии, о которой ничего не знают. Само слово заставляет их содрогаться от страха и отвращения.
Порой мне стыдно жить среди них, принадлежать к элитарному мирку, самодостаточному и двуличному, – миру моих родителей, моей семьи, всех моих друзей в конечном итоге. Может, кстати, поэтому их у меня всё меньше и меньше.
В школе дети Центра иногда играют в Периферию, воображая, будто пересекают реку и попадают в пугающий мир металла, бетона и гари, как в компьютерной игре. Надо поймать того, кого выбрали парией, и «предать смерти». Конечно же, никто никогда не хотел быть парией. Я ненавидела эту игру и ни разу в неё не играла. Я часто видела напуганных плачущих детей, хотевших быть солдатами Центра, а не париями. Однажды ребёнок, игравший парию, пришёл домой весь в крови и синяках и отказывался возвращаться в школу. С тех пор игру запретили. Однако легенда о Периферии продолжает жить.
Звонит телефон.
– Мы внизу.
Я узнаю серьёзный, хорошо поставленный голос Нильса. Делаю ещё шаг к окну. Головокружение мешает подойти совсем близко. Из нашего небоскрёба высотой в сорок пять этажей Нильс кажется маленькой тёмной точкой на асфальте.
– Ты один?
– Нет. Давай быстрее.
– Поднимитесь. Я ещё не готова.
– Подняться? Смеёшься? Спускайся, и поскорей.
Я прекрасно понимаю, почему никто из моих друзей не хочет ко мне заходить. В конкурсе на звание «самый отстойный папаша» мой отец – абсолютный чемпион. Рвотный рефлекс гарантирован. Одна лишь мысль о случайной встрече с ним отпугивает даже самых смелых. Он не удостаивает своим посещением родительские собрания и не снисходит до того, чтобы поприветствовать моих приятелей, которые всё-таки отваживаются к нам заглянуть. Однако нескольких секунд контакта с ним достаточно, чтобы внушить антипатию. Сегодня мне это кажется смешным. Но так бывает не всегда.
– Ладно. Иду.
Я поспешно одеваюсь, не тратя времени на то, чтобы подобрать подходящую одежду, а уж тем более накраситься – никогда этого не умела. Один раз попыталась, и одноклассники весь день приставали с вопросами, не замазываю ли я синяки от побоев. А когда я вернулась домой, мать бросилась ко мне с салфетками для снятия макияжа и попросила больше никогда так не делать. В общем, у меня отпала всякая охота экспериментировать с косметикой.
Я хлопаю дверью. Достаточно громко, чтобы родители знали, что я ушла. И достаточно быстро, чтобы мать не успела прилипнуть со своими вечными наставлениями: «Не возвращайся слишком поздно» или «Ты уверена насчёт брюк? Может, лучше юбку или платье?» И, наконец, неизбежное: «Но почему ты не хочешь попросить Джеймса?..» Ей никак не понять, что это совершенно не круто, когда тебя привозит к бару или ночному клубу личный шофёр твоего папаши.
Этим вечером мы с родителями уже успели обменяться любезностями. Пару минут назад. Я спустилась в гостиную и громко кашлянула. Отец, развалившийся в кресле, оторвал мутные глаза от газеты. Посмотрел на меня так, будто я прозрачная. Я остановилась и уставилась на него.
– Добрый вечер, Мила, – произнёс он тоном, каким приветствуют секретаршу.
И нырнул обратно в финансовую статью. Мать посмотрела на меня с удовлетворением. Было такое впечатление, что она сейчас скажет: «Вот видишь, он тебя узнал!» Пытаясь его спровоцировать, я бросила:
