21** год. Бетельгейзе было тридцать пять лет. Беллатриксу тридцать четыре. Саифу восемнадцать. Арктуру шестнадцать.
В квартире на сто тридцать девятом этаже в день своего рождения умерла Бетельгейзе[2]. Она бы упала в судорогах за столом или в ванной, во время беседы или за ужином, если бы не знала точно, что умрет сегодня. Женщина заранее упаковала вещи: платья, скудную косметику, одну записную книжку, документы.
Служба утилизации и переработки заберет их на следующий день вместе с небольшим туалетным столиком и лишним кухонным стулом. Завтра мужу и сыновьям ничто не будет напоминать о ней.
Теперь, когда все было готово, Бетельгейзе лежала на диване в гостиной, накрыв ноги одеялом. Она попросила приглушить свет в гостиной, чтобы ее дети Саиф[3] и Арктур[4] не видели перекошенного от боли лица. Саиф отдал команду, и лампочки крошечных светильников стали медленно угасать, высокие потолки и серые стены проглотили последние лучи желто-лунного света. Теперь в полумраке вытянутое, худое лицо женщины казалось совсем белым, а каштановые волосы – черными. Арктуру показалось, что на светлой подушке рядом с головой матери шевелятся мелкие змеи, но то были сбившееся локоны.
Бетельгейзе расцепила тонкие пальцы и протянула руку мужу Беллатриксу[5]. Мужчина сидел на полу подле нее, устало опустив могучие, широкие плечи. От его мощи не осталось и следа.
Рядом стояли дети. С первого взгляда можно было подумать, что они близнецы – те же большие карие глаза, высокий лоб и острый подбородок. Но старший брат, Саиф, был выше и сильнее, а за два года в Академии внутренней безопасности он возмужал и окреп. Сейчас он стоял неподвижно, лишь хмурил черные брови и порой проводил рукой по коротким волосам. Арктур, напротив, переминался с ноги на ногу и поправлял длинную челку, непослушно спадающую на глаза. Потом прятал руки глубоко в карманах и изредка щелкал пальцами. Казалось, этот звук был настолько громким, что от него тряслись стены.
Неоном горел циферблат, все ждали, когда наступит 21:34. Ровно в эту минуту тридцать пять лет назад родилась Бетельгейзе и сегодня должна была умереть. У всех жителей смартполиса был один срок. Через два месяца та же участь ждет ее супруга.
Женщина знала, что смерть не может быть безболезненной, но ученые обещали, что физические муки сведены к минимуму и продлятся не дольше минуты. Однако никто не сказал, что эта минута сравнима с сотнями лет. Такова плата за жизнь без болезней. Все жители принимают вакцину с наноорганизмами, которые спасают жизнь, угнетают любые вирусы и бактерии, чтобы потом в расцвете лет вот так дрожать всем телом от адской боли. В 21:33:59 Бетельгейзе крепко сжала руку мужа, пока конечности тряслись от судорог, а изо рта стекала слюна. Она уже закатила глаза и, казалось, не видела и не слышала ничего, но в глубокой черной тишине смогла различить быстрое дыхание мужа, всхлипывания младшего сына и ровное дыхание старшего. Еще минуту назад ей казалось, что слова излишни, что она уже сказала все, что планировала, но теперь, за секунду до смерти, ей хотелось говорить с сыновьями и мужем еще и еще, обнимать их и просто жить.
Бетельгейзе выдохнула в последний раз, и тело обмякло. Еще одна звезда погасла.
Беллатрикс отпустил безжизненную руку и отстранился, встав рядом с детьми. Никто не сказал ни слова. В ту же минуту в дверь постучали. Арктур немедленно бросился в комнату. Незнакомцы в серых комбинезонах вошли в квартиру, не дожидаясь, пока им откроют.
В смартполисе не принято проводить гражданские панихиды и похороны. Слишком затратно по времени. В мире, где каждому жителю отмерено ровно тридцать пять лет, время слишком дорого ценится. Теперь среди бела дня или темной ночью в дома приходит специальная служба – они заранее знают, кто и когда умрет. Гробовщики не опаздывают, прибывают в срок с точностью до минуты, забирают тела, сжигают останки. И пепел, смешавшись с прахом других умерших, теряется где-то в небытии. Никто не горюет, жизнь слишком коротка, чтобы убиваться. На следующий день все живут обычной жизнью, словно ничего не произошло.
Беллатрикс и Саиф передали тело гробовщикам. Арктур, как трус, прятался в комнате и слушал. Он не мог находиться там, видеть, как безжизненное тело матери упаковывают в черный мешок. Перекатывающийся шорох пластикового пакета, кашель, тяжелые шаги – и тишина.
Как только дверь за гробовщиками захлопнулась, отец и брат разошлись по комнатам. Беллатрикс лежал на ставшей слишком просторной двуспальной кровати, Саиф занял свою старую комнату, которую покинул два года назад. Арктур смотрел в потолок и не мог уснуть. Ему казалось, будто внутри образовалась черная дыра, затягивающая в себя внутренности, а затем и его самого в неизвестную космическую пучину. Он хотел, чтобы туда канули чувство вины и дикая тоска, но те прочно застряли раскаленной иглой в самом сердце. Он хотел произнести прощальные слова, хотел громко плакать, обнять еще теплое тело матери в последний раз и в миллионный сказать, что любит и будет любить всегда. Вместо этого Арктур стоял как истукан, остолбеневший то ли от горя, то ли от жалости к себе. А потом и вовсе сбежал, потому что не смог, как брат и отец, не плакать, не страдать.
Арктура душили слезы, но он держался из последних сил, сжимая простыни в кулаках. Вскоре с двух сторон, как надвигающиеся тиски, зазвучал негромкий храп. Тонкие стены не могли защитить Арктура от звуков безмятежного сна родных. Он презирал устоявшийся ритуал смартполиса, но не знал, что через два месяца, когда будет умирать его отец, он не проронит ни единой слезы, не скажет ни слова.
* * *
Арктур в эту ночь практически не сомкнул глаз и уснул на рассвете, но утром проснулся до будильника. Биологические часы работали безотказно, он нажал «Стоп» на дисплее автономного индивидуального коммуникатора – или просто «авикома» – ровно в 05:59:59. В доме царила мертвая тишина.
Небольшая кухня без одного члена семьи стала просторнее. На столе уже стояла еда, когда Арктур присоединился к брату и отцу. Они вели себя как ни в чем не бывало.
Раньше мать заказывала завтраки на неделю. Дрон прилетал по утрам с доставкой, автоматически распахивалось окно, принимая четыре упаковки с готовыми горячими блюдами. Потом Саиф поступил в академию, переехал, и порций стало три. Неизменными оставались только сладкие и соленые палочки, которые мать заказывала для Арктура с самого детства. Две небольшие упаковки каждое утро лежали перед ним: соленые он ел в грустные дни, сладкие – когда было весело. В дни соленых палочек мама целовала его в макушку и крепко обнимала. Иногда даже в хорошие дни он выбирал соленые палочки, чтобы лишний раз почувствовать, как по волосам бегают мамины тонкие пальцы, как она после поцелуя вдыхает аромат его волос. От одного воспоминания об этом его карие глаза наполнились слезами. Он опустил голову, и длинная челка спрятала взгляд.
