Лариса Йоонас - Младенцы безумного града
| Название: | Младенцы безумного града |
| Автор: | Лариса Йоонас |
| Жанр: | Современная проза |
| Серии: | Нет данных |
| ISBN: | Нет данных |
| Год: | Не установлен |
О чем книга "Младенцы безумного града"
Младенцы безумного града – вторая книга автора из Эстонии Ларисы Йоонас. Основу книги составили стихотворения 2005—2009 годов. Фотографии автора.
Бесплатно читать онлайн Младенцы безумного града
© Лариса Йоонас, 2017
ISBN 978-5-4483-6725-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
«пришедшие с полей живут вечерним чаем…»
пришедшие с полей живут вечерним чаем
от ходиков туман и навзничь тишина
настырный дух печной сочится нескончаем
и кошка крендельком и изгородь окна
кто счастлив глух и нем того ласкает вёдро
тому всегда к столу и золото в суму
он дышит напролом и небо держит твердо
и сотворяет свет и хлев поет ему
возлюбленные дни почти из колыбели
неугомонный свет и посередь стола
как чечевичный суп растут цветы и ели
и огнь звенит огнем и всласть колокола
я рядом я почти лишь отдаленным словом
я тоже возле вас и воздаю хвалы
мой праздничный обед всегда стоит готовым
но съесть его никак и руки тяжелы
кто зван и кто не зван глаза в глаза не видя
не различаю звук не знаю наперед
кто верный кто чужой за кем войдет и выйдет
и заберет от нас и память нам сотрет
«Снятся люди, сошедшие с тропы времени…»
Снятся люди, сошедшие с тропы времени,
никогда не имевшие электронных адресов.
Люди, которые просыпаются от комариного звона занавески, зажатой ветром в зубах.
Свет раздергивается с металлическим скрежетом, обнажается рябь небес.
В их домах ничего не случается само по себе: чайник не пляшет, откашливаясь,
он медленно плавит воздух, собравшийся на закопченом дне.
Запах кофе жарок и плотен; чашка останется недопитой,
когда ее отставят, она будет отражать звезды, упавшие в кофейный колодец.
Этого никто не увидит, но тайны обязательны к существованию.
В таких домах вещи живут сами по себе.
Они сохраняют запахи даже после стирки.
Сложенные в шкафу, доживают до смерти хозяев, ослепшие и глухие, слежавшиеся в камень.
Наследники опасаются к ним прикасаться,
кажется, что это войско старости, а старость – заразна.
В таких домах встречаются предметы с другой стороны света —
лыжные куртки и фарфоровые собаки, кладовки со сладким запахом старых книг.
Звуки приходят туда по отдельности, не смешиваясь, сухие и гулкие.
Я еще стою под окнами, я еще машу рукой, видя потолок с потушенной лампой.
Но время прошло, и мы опять не встретились.
«Язык – это средство коммуникации…»
Язык – это средство коммуникации.
Что говорит тобой, когда ты говоришь на своем языке?
Вот мое время,
тикающее у меня на языке.
Когда я говорю на моем языке,
мои белые лилии, тускло светясь,
вырастают на моем языке.
И твои пилигримы бредут моим языком,
собирая оконный свет,
и оконный свет бел и желт, он тает на моем языке.
И мои барханы, влажные, пляшут у меня на языке
тенями людей, бредущих почти налегке;
ворсистое море горячего воздуха
растворяется на моем языке.
Малые дети молчат на моем языке,
белые трубы извергают тьму на моем языке.
Мои сладкие нити мыслей, замешанные пустотой, звучат на моем языке.
Наши пальцы слаженны и двигаются в такт,
отмеряя время, скатанное в жгуты,
разделенное на слова одинаковой густоты.
Но почему это небо, которое там вдалеке,
оно по-прежнему ясное только на моем языке,
я не слышу других слов, у меня на языке
мой язык, заплутавший в моем языке.
«Мы в прошлом, дети надежды…»
Мы в прошлом, дети надежды,
воспитанные тишиной,
шнурки вдевавшие в небо,
простреленное страной.
На наших синих пилотках
артековская война,
застывшие слезы в горле —
у вечного огня.
Мы в прошлом, прошлые внуки,
забывшие быть начеку,
нам горнов рассыпаны звуки
по черствому куску.
Я чибиса-птицу не помню,
а мальчик сказал – навсегда.
Мой ранец бедой переполнен,
но наш паровоз – не беда.
Какие мы выросли злые,
откормленные на убой!
А те, что летели, уплыли
в осенней дали голубой.
«мне улицы твои как корабли шальные…»
мне улицы твои как корабли шальные
где жив умерших стон где ласточек звонок
я возвращаюсь пусть мы жили врозь иные
но кораблей моих здесь запад и восток
куда не посмотри повсюду мир армада
железная страда и глохнущая грязь
а здесь прозрачный сад и полумрак заката
не страшно до сих пор и жили не боясь
как вплыл в безумный мир неважно не известно
а уж плывешь не спишь туманная стезя
пытаешь злой эфир но в нем и пушкам тесно
и хочешь а никак и можешь а нельзя
но возвращаясь вновь к твоим обильным рекам
к бессменным родникам из вымытых пластов
я понимаю то что просто человеком
я не могу уже
и зверем не готов
«полторы улицы холодного света…»
полторы улицы холодного света
cиние гланды опухшего неба
глотай эту горечь ни на что не сетуй
снег лимонной коркой озноба
разделяй дольки по сочным окнам
кислота жжёт бездвижные связки
на меня опять глядят в оба ока
из щелей снеговой повязки
больной город как тебе спится
горошины мостовых камни в глотке
из глаз моих фонари вынимают спицы
для твоей золотой клетки
«Нас объединяют мертвые, мы…»
Нас объединяют мертвые, мы
разрозненные, мерзнем на этой земле,
а они все вместе – в облет зимы
на своем единственном корабле.
Мы все думаем, что они вверху
или внизу, а они везде —
время, изъеденное в труху,
черным и жирным лежит в борозде.
Наши мертвые снятся нам
телами, сплетающимися в пыли,
как травы, подобные письменам,
каждый год выползающие из земли.
Мы их, не читая, закапываем назад.
Что там было написано: вы не одни?
Любите друг друга? Посмотрите в глаза?
Нет, чтобы просто сказать, что за.
Или против.
Но они немы.
И мы – не они.
«Мне уже так не хватает света, запахов…»
Мне уже так не хватает света, запахов,
звуков, которые разносятся в предвечернем воздухе, влажном и землянистом,
истончившемся перед сумеречностью, разделенном на молекулы,
зернистым, искажающим пропорции.
В городе тишина, мир обращен в телевизор.
В кольцо Мёбиуса, в котором
две стороны взгляда и одна сторона пути.
Звук летит обоюдоострый,
но тоже разреженный и тонкий:
это шумят заводы за далекой чертой,
конвейеры скрежещут, транспортеры глохнут, крича,
шаровые мельницы стучат, и воют черные трубы, полные неровного огня.
Там отсвет падает на стены, выкрашенные синим,
там шахты проникают в твердь, выдолбленную для
черных маслянистых колыбелей, качаемых металлом.
Там земля не имеет формы, она вещь и средство,
материал и сырье, недра и полости,
пустота вместо тела.
Там черное и красное, огневое и чугунное,
свист срезаемых заклепок и всхлип измученных клапанов.
Остановись, железо, ты прекрасно,
ты мурашки по коже, ты молох, сжигающий небо,
я трепещу,
я восхищаюсь
этой мускулистой оплетенной плотью,
этой черной мертвенной силой.
Но ты, земля,
разве ты не должна быть покрыта травой,
цветами и влагой,
бесшумно, бесцветно, размыто, осторожно,
почти невидимо.
Едва белым, едва соленым, чуть прозрачным,
трепетным, туманным, неосязаемым?
Мое тело настроено понимать тончайшие звуки,
неуловимые запахи.
Но эти сырые пути в тебе, длинные сквозные коридоры,
скользкие влажные стены,
твое воспаленное сердце,
твои сосуды, заросшее солью и гнилью,
я их слышу – гудящие и стонущие
в этом выцветшем воздухе
далеким звуком, неверным, ненастоящим.
С этой книгой читают
