Предисловие Любомира Малинки
А.И., с благодарностью
Уважаемый читатель! Книга, которую вы держите в руках, написана в 2004 году. С того времени утекло немало воды, да и самого автора, как вам, должно быть, известно, уже пять лет как нет в живых. Кончина его была мирной и внезапной; тем страннее, что за две недели до неё Кшиштоф Бакуш отдал всё своё состояние на благотворительность.
Биографию он, собственно, не то чтобы писал, но скорее диктовал и рассказывал урывками, да и не биография это вовсе – Кшиштоф никогда не сделал бы собственную персону главным героем книги. Нет, здесь мы имеем дело, скорее, с учебником, имеющим форму авантюрного романа; с учебником, цель которого – рассказать о счастье. Не о том, как быть счастливым, а именно просто о счастье. Потому что пример, говорят, заразителен.
Что же такое счастье у Бакуша? Оно парадоксально. Бакуш рассказывает о том, как успех вырастает из неуверенности в себе; мастерство – из непрерывных ошибок; сосредоточенность – из рассеянности; любовь к жизни – из страха и тоски. Впрочем, о плохом Бакуш не пишет. Его стиль изложения принципиально беспечен. И это вовсе не потому, что Бакуш хочет казаться сверхчеловеком (наоборот, он охотно рассказывает о разнокалиберных лужах, в которые садился), но имея в виду, что когда ему плохо, то его как бы нет на свете. Он и в жизни был таким: забалтывал всё, включая собственную смерть. Неудивительно, что кое-где читателю придётся поднапрячься, чтобы понять, чему тут верить и в каком смысле!
Ну и, наконец, расскажу о себе. Или нет, о себе, пожалуй, не буду. Не хочется, знаете ли, врать, что я существую, любезный читатель.
С уважением и надеждой на светлое будущее,
[Любомир Малинка]
2004, 2011
Я долго думал, как назвать эту книгу. Сначала я хотел назвать её так:
Моё лимонное дерево
Мои маленькие кислые лимончики
Пронзительно кислые
Но редактор мне сказал:
– Заглавие из девяти слов, причём «моё» и «кислые» повторяются? Боюсь, читатель нас не поймёт. Надо придумать что-нибудь захватывающее. Например, «Война и мир» или «Капитал».
– «Два капитала», – предложил я. – И подзаголовок: «Как разориться и опять разбогатеть».
– Нет, нет, – замахал руками редактор. – «Как разориться»… Уж лучше лимоны. Будет неплохо, если вам удастся поведать читателю рецепт своего успеха в их выращивании.
Что ж, пожалуй, не так сложно. Представляю вам свой урожай, и вот я, с выпученными глазами и высунутым языком, от этой жуткой кислятины, от этой девственной утренней зелени.
Моим первым учителем в Америке был мистер Баррель. Когда я сюда приехал, мне нужны были учителя. Во-первых, я почти не знал вашего языка. Во-вторых, я был совершенно не приспособлен для жизни где бы то ни было. Я относился к себе пессимистически: считал, что если я дожил до вечера, значит, день прожит не зря. Океан я пересёк по воде, большую часть дороги провёл на грузовой палубе. Вода не внушала мне никаких эмоций. В то время я был совершенно не способен на какие-то эмоции. Так что я просто смотрел, ничего не ощущая, засыпал, просыпался. Я почти ничего не ел, мне не хотелось есть.
Зачем я ехал в Америку? Ну, потому что ведь я не умер. А того места, где я жил раньше, больше не было. Поэтому я отправился в Америку, не очень-то рассчитывая до неё доехать. Если хотите знать, я вообще не особенно верил в то, что Америка существует. Просто сел на корабль и поплыл.
Ну, и приплыл куда-то. Судя по всему, это и была Америка.
На суше меня встретили два чиновника. Им было не очень-то приятно меня видеть. Они долго выспрашивали, что мешало мне остаться там, откуда я приплыл. Ведь там же больше не бомбят. Я хотел сказать им: конечно, ведь бомбить уже больше нечего, ничего не осталось. Ваша доблестная авиация разнесла всё к чертям. Я приехал спросить у вашего президента, какого чёрта он разнёс мой родной город к чертям. Но я так не сказал, потому что я не знал английского.
Тогда эти оба привели переводчика и стали выспрашивать меня, почему я не остался в Данциге, если я поляк.
Я сказал:
– Через несколько лет я принесу вам огромные суммы налогов.
Чиновники возразили:
– Лучше бы ты принес нам небольшие суммы, но прямо сейчас.
Они даже предложили мне обратный билет со скидкой двадцать процентов. Я ответил им, что не поеду в то место, которое раньше называлось Данцигом, даже если эти двадцать процентов мне приплатят. Потом подумал и добавил:
– Я перебросил сердце через вашу границу. Дайте же мне поскорее войти и самому, чтоб подобрать своё сердце, пока его не съели собаки.
Переводчик это не перевёл, чтобы не портить впечатление обо мне. Меня впустили, и я пошёл вперёд по дороге, вымощенной жёлтым кирпичом. Дорога вела круто вверх, и не было тени, солнце втыкалось мне в макушку почти отвесно, под экстремальным углом. Я быстро испарялся, как лужа бензина на дороге, и становился ещё более худым, чем был. Надо было найти способ уплотниться.
В стороне от дороги строили дом. Я побрёл туда. Если не таскать кирпичи, то хотя бы просеивать песок. Зубы у меня щёлкали от голода, и красные искры с треском проскакивали в мозг.
Ко мне подошло десять человек сразу. Прораб спросил у своих рабочих обо мне:
– Кто этот человек, который сидит на земле?
– Мы не знаем, – ответили ему.
Прораб пристально пригляделся ко мне и задал своим рабочим второй вопрос:
– А этот неизвестный человек, который сидит на земле, – чего он хочет?
– Я хочу работать, – сказал я.
– Этот неизвестный человек, сидящий на земле, хочет работать! – доложили рабочие прорабу.
– Он врёт, – безмятежно отказал прораб. – Он хочет не работать, а получать деньги. Но я прощаю ему это враньё, потому что нам нужны рабочие руки, а его руки не станут рабочими, пока он не поест.
Прораб отвернулся от меня и отдал распоряжение своему счетоводу:
– Платить ему, как завещали отцы экономической мысли: каждый день по маленькой монетке, ровно столько, чтобы он не умер с голоду. Ибо если работнику платят больше, то он, по мнению Мальтуса, развращается и начинает размножаться. Проследите, чтобы он не развращался и не размножался.
Вот там, на стройке, я и встретил своего первого учителя мистера Барреля. Мистер Баррель – это была личность. Он был самый старый из рабочих, и все его страшно уважали. Мистер Баррель тушил сигареты себе о сгиб локтя, или о лоб, или о кончик носа – и даже не морщился, настолько всегда был поглощён тем, что происходило на стройке. Он был так называемый белый, но такой смуглый, что вполне мог бы сойти за чёрного, и такой сухой, что никогда не потел; зато он мог очень много выпить, за что его, может быть, и прозвали Баррель. Мистер Баррель любил встать на бочку, вытянуть вперёд руку и завопить о том, что нужно делать. Говорил он сжато и потрясающе сильно; от его крепких выражений, когда они проносились над головами, рабочие вжимали головы в плечи и пригибались. Мистер Баррель всегда защищал рабочих от прораба и от хозяина той фирмы, которая вела строительство, он был профсоюзный деятель. Тогда всё это было не в моде, после войны, все очень боялись коммунистов, но мистер Баррель никого не боялся – ни коммунистов, ни хозяина. Он был ценный кадр.
