Разбитый асфальт под слоями пыли, толстые голуби нагло оккупируют всё дворовое пространство – эту картину Никита устал смотреть ежегодно все сезоны подряд. Здесь ничего не меняется, только гниль и ржавчина проступают всё больше на грустной детской площадке.
"Когда глупые бабки перестанут кормить этих птиц?" – часто думал парень, но это вопрос без ответа, ведь бабки будут всегда, а вот прелестная соседка с четвёртого этажа, которая плавно возвращается домой – картина очень даже проходящая, поэтому Никита сосредоточился на ней.
Девушка определённо ему нравилась, но не то что подойти, даже взгляда прямого выдержать с ней он не мог. Хотя ведь будет даже постарше… Но не время сейчас думать о девушках, как твердит мать еще с сентября, уже май – скоро период экзаменов, которыми учителя стращают последние несколько лет. Именно на них сейчас надо сосредоточиться, но Никита просто глядит в окно и не хочет думать о чем-либо мало-мальски серьёзном. И только скрежет замочной скважины в перерывах между глухими ударами в дверь заставили школьника покинуть свой смотровой пост: надо отпереть матери неисчислимо старую дверь в их скромную двушку на окраине пыльного провинциального города.
Их только двое осталось теперь: отец никогда не вернётся. Он здесь, в этом городе, только теперь отдыхает в могиле. Бригада первоклассных пожарных выехала на очередной вызов. Нелегалы, обосновавшиеся в бараке, перегрузили проводку и дом вспыхнул, как спичка. Множество перепуганных людей было заперто в том горящем сарае. Спасли почти всех, но останки двух жителей и одного пожарного смешались вместе со сгоревшей постройкой, став одним большим пепелищем.
Карьера Светланы закончилась, не начавшись. У медсестер её как таковой и не существует. Но после смерти мужа неблагодарная работа стала адовой каторгой: пришлось брать дополнительные рабочие смены, вызовы на дом, практиковать замещение отсутствующих коллег по рабовладельческой ставке.
Никита быстро, как он однажды сказал матери, "врубился в ситуацию" и пообещал не усложнять ей жизнь, попытаться нормально учиться. Необдуманных поступков в жизни подростка действительно стало меньше, но последний учебный год в школе стал для него собственным персональным мучением. Сам учебный процесс нельзя назвать сложным, все-таки десять лет варишься в одном контексте… Но нынче сверстники строят отношения и думают о дальнейшей учебе, первой работе. Никита же думал о другом: как резко оборвалась жизнь отца, как тяжело приходится матери. Вместо подготовки к выпускным экзаменам парень искал подработку хотя бы на лето. И ещё эта недосягаемая соседка…
– Ты мог еще дольше с дверью тянуть, тяжело же мне! – крикнула с порога уставшая мать.
Сын молча взял пакеты и пошел разгружать. Теперь назвать их питание разнообразным никак нельзя, но и на крупах с овощами можно прожить. Так ли люди в худших временах выживали?
– Как день, мам? – спросил Никита, закончив с продуктами.
– У нас опять одна женщина уволилась! Видите ли очень напряжённый график, тьфу! Мягкотелые молодые бабы ничего не могут, гнуться под нагрузкой, как пластилиновые! Поэтому завтра мне ОПЯТЬ на работу и на полный день… В дежурный кабинет, в выходной, да еще и по обычной ставке! Ха! Так все с этой проклятой работы разбегутся!
– Значит завтра с утра опять уходишь? – робко вклинился сын в гневный поток матери.
– И еду сам себе будешь готовить, – кивнула мать, – и мне на вечер оставь.
– Хорошо.
– Вообще-то у нас завтра были совсем другие планы, – помолчав, добавила Светлана.
– Кладбище?
– Давно там уже не прибирались – неправильно это! – расстроенно проговорила мать.
– Давай я один схожу? – предложил Никита, ободренный возможностью отвлечься от грядущей учебной пытки.
Сначала Светлана отмахнулась от этой идеи, но ведь сын уже совсем большой. Что с ним могут сделать несколько бездомных пьяниц и цыганок на аллеях кладбища? И не с такими в центре города приходилось сталкиваться. Да поди еще и не будет никого, если он пораньше придёт…
– Ладно, пойдёшь один! Только телефон бери и выйдешь рано утром! Разбужу тебя, если буду успевать.
– Договорились! – оживлённо кивнул Никита, ведь даже приборка на кладбище лучше душегубной зубрежки экзаменационных вопросов.
После короткой беседы мать с сыном разбрелись по разным углам квартиры. Светлана пыталась отдохнуть, а Никита – представить последствия проваленных экзаменов. Ночь прошла неспокойно. Светлана провалилась в забытье от усталости, но ей виделись тревожные сны про работу и ближайшее будущее. Никита всё больше погружался в предэкзаменационный стресс, критично оценивая свой уровень знаний. Тревога всегда была сильной помехой сновидению. Но очередная пятница все же закончилась, началась такая же безликая суббота, в предрассветные часы которой молодому человеку всё-таки удалось войти в сонный поток, пока звук хлопающей двери не вытащил его в солнечную явь нового дня – мать ушла на работу, где останется её время и здоровье, но денег особо не прибавится.
На кухне Никиту встретила чистая пустота. Когда отец умер, и Светлана начала брать дополнительные смены, иждивенчество подростка резко оборвалось – теперь он полностью предоставлен сам себе на постоянной основе. Зато на завтрак можно сварить пельмени…
Никита вылетел из дома раньше, чем солнце подвалило к зениту. Весна ещё не обратилась в лето, но день зачастую превращался в откровенное пекло. Юноша дал себе пару часов на приборку отцовской могилы, потом по плану возвращение домой, где для приличия неплохо бы полистать какой-нибудь учебник.
Город уже проснулся, поэтому если и ловить где-то тишину поздним утром, то кладбище для этого идеальное место. Абсолютно пустые тропинки, и даже птицы здесь не поют, хотя количество деревьев не уступает парковым зонам. Возможно, пернатые тоже осознают кладбище территорий смерти и песни свои над костями не льют?
Нехитрый инвентарь для уборки уместился в старый штопанный рюкзак, висевший теперь на калитке могильной ограды. Подросток окинул взором пространство: только памятники помешали бы пролететь тут какому-нибудь перекати-полю. Этот момент одиночества Никиту устраивал. Но не тишиной же здесь наслаждаться? На памятнике грязь уже скрывает фотографию…
Странно, но рука сына дрогнула и зависла в нерешительности, прежде чем тряпка наконец коснулась холодного надмогильного камня. Юноша с заботой и уважением протер памятник отца, но отчего-то казалось ему, будто взгляд мужчины на фотографии неестественно отрешённый, невидящий, выражение лица каждой мышцей показывает печаль. Это последняя прижизненная фотография, сделанная после тушения очередного страшного пожарища.
