Михаил Гарцев - Мои 100 избранных опусов

Мои 100 избранных опусов
Название: Мои 100 избранных опусов
Автор:
Жанр: Современная проза
Серии: Нет данных
ISBN: Нет данных
Год: Не установлен
О чем книга "Мои 100 избранных опусов"

Не думаю, что остальные опусы чем-то хуже, просто автор, подготовив подборку на конкурс им. Сергея Есенина «методом втыка», решил её издать. Среди опусов, оставшихся за чертой, есть не менее достойные. Обложка – визуальная метафора темы ИТОГА, опирающаяся на суждение: «Он указал нам путь – путь ПРОТИВОСТОЯНИЯ и ВОСХОЖДЕНИЯ».

Бесплатно читать онлайн Мои 100 избранных опусов


Редактор-корректор Ирина Задорожная

Художник-иллюстратор Сергей Муратов


© Михаил Гарцев, 2017


ISBN 978-5-4485-0794-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть I

«Ну, вот и всё…»

Ну, вот и всё.
Последний росчерк
пера, зажатого в руке,
и целый ряд безмолвных точек
растает где-то вдалеке…
И там, летя в пыли астральной,
в наплыве лунных анфилад,
всей сутью нематериальной
ты ощутишь ТОТ терпкий взгляд
со дна хрустального колодца
в янтарном просверке конька,
и крепко сдобренный морозцем
ТОТ пряный запах табака.

Примитивизм, или Ответ эстетам-формалистам

Ох, художники-эстеты,
Ваши сочные портреты…
Богатейшая палитра…
Просто глаз не оторвать,
а мы с Нико Пиросмани,
закусив цветком герани,
на расклеенном диване,
оприходовав пол-литра,
распевали… твою мать.
Ох, поэты-формалисты,
Ваши строчки так речисты.
Мысли флёр окутал тонкий,
да и чувств поток не слаб,
а мы с Нико Пиросмани,
нашу встречу остаканив,
в затрапезном ресторане
на застиранной клеёнке
рисовали голых баб.
Ох уж, интеллектуалы,
без штамповки и лекала,
как играете Вы в бисер,
любо-дорого смотреть,
а мы с Нико Пиросмани,
утром встретившись в тумане,
наглотавшись всякой дряни,
по Закону Высших Чисел
не дразнить решили смерть.
Вы рисуете картины,
рассыпая бисерины,
их нанизывая вскоре
на искусственную нить,
а мы с Нико Пиросмани
у последней стали грани,
там за ней нас кто-то манит,
подслащая жизни горечь,
обещая нас любить.

«Идеально рассчитано…»

Идеально рассчитано,
словно Богом даровано.
Шёлком, золотом выткано,
у других не своровано.
Но ногами орудуем
мы на праздничной скатерти.
Всё покатится кубарем
да к такой-то там матери.
Видно, в жизни не ценится
то, что Богом даровано,
и судьба наша мельница
перемелет ворованное.

«Вот и закончились сказки…»

Вот и закончились сказки.
Отголосила гроза.
Желто-багровые краски
кружатся в сумраке вязком,
неба надорваны связки
и голосуют вновь за
то, чтоб сменилась погода.
Хмурая мглистая хлябь
к нам снизойдёт с небосвода.
В панцире громоотвода
выползет новая явь.
Снег, как лачком-с, всё покроет,
и тишина, тишина…
Чёрт или буря завоет
с горя иль просто с запоя…
Грустно мерцает луна.

Ты – дом моего бытия

По правде, эпитет «великий»
навряд ли ласкает мой слух,
отчизны моей светлоликой
смущая помпезностью дух.
У родины вечно на страже
стоим, за отчизну моля…
Но кто же о матери скажет:
ВЕЛИКАЯ МАМА МОЯ?
Хотим её видеть здоровой,
разумной и сильной, как встарь…
Но отзвуки русского слова —
горящий любовью янтарь.
Сбиваю сомнений оковы,
гоню понимание вспять…
ВЕЛИКОМУ РУССКОМУ СЛОВУ
эпитет «великий» подстать.
Скучаю с тобою в разлуке,
мне тяга к другим – не с руки.
Все иноязычные звуки
ведут к созреванью тоски.
Я стал бы отшельник, молчальник —
мирской суеты мне не жаль —
но я берегу изначально
твою вековую печаль.
Стою часовым на границах
твоей непорочной красы
в сполохах вечерней зарницы,
и в утренних каплях росы.
С тобой я отважный воитель —
в ладье неземного литья.
Ты – друг мой и ангел хранитель,
ТЫ – ДОМ МОЕГО БЫТИЯ.

«Замок жемчужный…»

Замок жемчужный
в небе завис одиноко.
Тает окружность
в мареве летнего зноя.
Мир перегружен
вздохами горьких упрёков,
лютою стужей —
нашей с тобою виною.
Символов груда
в мире разбросана зыбком.
Свет изумруда
в отзвуке горных обвалов.
В толще Талмуда
Библия прячет улыбку.
Из ниоткуда
капля живая упала.
Радужной капли
не удержать на ладони.
Силы иссякли
в мареве знойного лета.
Солнечный маклер
плавится, плачет и стонет.
Звёзды размякли
в хлябях астрального света.

«Я спешу по утрам к метро-по-литену…»

Я спешу по утрам к метро-по-литену,
забиваюсь с другими людьми в автобус.
Ускоренье придаст нам крутящийся глобус.
За окном замелькают дорожные сцены,
я хочу осознать алгоритмы замены,
торможу, скрежеща, ибо сам себе тормоз.
Кадры жизни пойдут, как при съёмке рапидом,
и предметы рассыплются вмиг на части.
Вряд ли важно, какой они стали масти,
вычленять не хочу я подвиды и виды…
Только вижу арену кровавой корриды,
где все судьбы в руках анонимной власти.
Я спускаюсь в метро, подхожу к вагону.
Вспышка бьёт по глазам отражением ада.
И уже ничего, ничего нам не надо.
Сверху смотрит на нас, сострадая, Мадонна:
видя наши тела, слыша вскрики и стоны,
в пропасть рушится с нами небосвода громада.
Жизнь абсурд – по Камю нас учили и Сартру.
Меня нет – я разъят на молекул цепочки,
а в ответ разбежится по траурным строчкам
весь мой мир: от цветущих фиалок Монмартра
до заношенной шапки из убитой ондатры,
продолжая свой бег в этом круге порочном,
пищевые цепочки пополняя собою.
Ну, а правда сатрапа и ложь правдолюбца
проливными дождями нам на головы льются…
Мы гордимся планетой своей голубою,
и, бродя по трущобам звериной тропою,
громко воем, завидев абрис лунного блюдца.

«Куст одинокий…»

Я твой пасынок, Родина, я твой пасынок.

Я парнасцами твоими не обласканный.

Куст одинокий,
импульс новеллы печальной.
Гнёт атмосферы,
и… покатился по свету.
Где же истоки,
где же твой след изначальный?
В пламени веры
жажда ответа,
которого нету.
Кончилась качка,
передохни, друг опальный.
Стихли бои
и не свистят больше пули.
Что же ты плачешь
пасынком родины дальней,
корни твои
сеткой венозной раздулись.
Щедрую почву
тело беззлобно отторгло,
а в поднебесье
птиц перелётная стая…
В круге порочном
ты наступаешь на горло
собственной песне…
…облако медленно тает.

«Порою сумеречной, росной …»

Порою сумеречной, росной —
природой русской заарканен —
я выхожу на берег плеса,
посеребренного в тумане.
Передо мной разверзлась вечность.
Окутан дымкой серебристой,
меня в лицо целует вечер,
такой пронзительный и чистый.
Здесь обозначена примета
дробящих воздух междометий.
На стыке музыки и света,
на рубеже тысячелетий.

У поэта вышла книга

Июль, жара, средина лета…
В аллеях парков городских
бомжи гуляют и поэты,
соображая на троих.
А на шоссе вдруг тормоз взвизгнет,
а на шоссе рессорный скрип…
Проносятся любимцы жизни
под сладостный болельщиц всхлип.
Издали книжку в «Геликоне».
Теперь сомнений больше нет,
и Рудис, словно вор в законе,
стал коронованный поэт.
А ты не создан для бумаги,
хоть наследить успел на ней,
твоих столбцов бредут варяги
чем безысходней, тем верней.
Нет у тебя надежной ксивы.
Твой статускво на волоске.
Проходишь гордый и красивый
ты по нейтральной полосе.
Издали книжку в «Геликоне».
Настала Рудиса пора.
Вегоновцы в его «ВеГоне»
скандируют ему «ура».
Поэт выходит к людям. Слезы
скупые по щекам ползут.
Благодарит без всякой позы
за то, что оценили труд.
Благодарит семью и школу,
а также Машин с Динкой вклад,
Житинскому поклон до пола,
Мошкова вспомнил «Самиздат».
Издали книжку в «Геликоне».
Житинский, гранд тебе мерси,
а я твержу, как фраер в зоне:
«Не верь! Не бойся! Не проси!»
Но как-то раз, гуляя в парке,
как фавн, стремителен, суров,
вдруг увидал сей книжки гранки
в руках хорошеньких особ.
Я подошел, смешно представясь:
«В сети известный графоман».

С этой книгой читают
В новую книгу Михаила Гарцева включены почти все стихи сатирической и юмористической направленности, созданные автором за время его пребывания на литературных сайтах русскоязычного Интернета, где, конечно, особое место занимает журнал «Самиздат» М. Мошкова. Если какие-то работы требовали огранки и доведения опусов до ума, то многие стихотворные экспромты – противостояние агрессивному потоку сетературных дискуссионных чатов – представлены в сборни
На фоне полного беспредела постмодернизма, эквилибристики и жонглирования словами, когда художественный образ – законная и свободная природа формообразования энергии духа – уходит в ничто, еще можно встретить и другие тексты. Здесь читателю не нужно пробиваться к авторскому замыслу через нагромождение метафор, частокол символических структур и мутный поток «вещных» образов. Гражданственность и честность художника освещают путь читателя к незамутн
Конец истории, согласно Фукуяме, ознаменуется появлением человека абсолютно а-исторического, переступающего границы эмпирических реалий, ставшего метафизической сущностью. Эта парадигма как раз отвечает запросам ПОСТМОДЕРНИСТСКОГО СОСТОЯНИЯ ВИРТУАЛЬНОСТИ. Перед читателем – выжимка из сетевых перформансов (в жанрах эссе, фельетонов, очерков) и виртуально-эпистолярного жанра – нового слова в литературе. По возможности убраны лишние фамилии, диалоги
Стихи, не вошедшие в мои последние сборники. Не вошедшие по тем или иным причинам, но это не значит, что отринутые мной навсегда. Возможно, что они самые искренние и любимые.
«Был ни день ни ночь, когда я в первый раз увидел этот остров. Луна уже склонялась к закату, хотя еще светила, а на востоке, румяном от зари, бриллиантом сверкало дневное светило. В лицо пахнул береговой ветер, принесший с собою аромат лимона и ванили и другие более обыкновенные запахи. Свежий ветер заставил меня чихать.Надо вам сказать, что я несколько лет жил среди туземцев на одном небольшом пограничном островке. Тут мне предстоял новый опыт,
«На острове Гавайя жил некий человек. Он, по правде сказать, жив до сих пор, но имя его должно остаться тайной. Я назову его Кивом, потому что он родился неподалеку от Гонау-нау, где покоятся в пещере кости Кива Великого. Кив был человек бедный, честный, деятельный, читал как школьный учитель, и, кроме того, был первоклассным моряком. Некоторое время он ездил на островных пароходах и управлял китоловным судном на берегу Хамакуа…»
Лето 1979-го. В Подмосковье встречаются студенты элитного Московского вуза и девушки из местной столовой. «Основной инстинкт» и юность быстро превращают мальчишек и девчонок в дружную семью, где с нежностью относятся друг к другу, несмотря на огромную разницу в образовании, кругозоре и социальном статусе. Четыре девушки – четыре разные судьбы. Трое старших, успевшие ощутить, как непросто прожить в нашем жестоком мире без надежной опоры, пытаются
Анна, попав в сложную жизненную ситуацию, делает глупость и соглашается провести со своим начальником две недели во время его командировки в обмен на решение ее проблем. Вот только не добавит ли ей это новых бед?И самое главное, сможет ли она сама примириться с этим…Содержит нецензурную брань.