Чуть колышутся занавески,
Воскресенье. Ночь. Выходной.
На стене портрет – Вознесенский.
Разговаривает со мной.
– Что, не пишется? – улыбается,
– Ну а как ты, мой друг, хотел?
Это с каждым, увы, случается
Я, вот многое не успел.
Не успел… Не сказал… Не выдохнул,
Остается теперь жалеть.
Что нырнул, и уже не вынырнул.
И тебе, мой друг, не успеть.
Не успеть написать, то главное,
Что живёт в глубине души.
Даже если писать – страдание,
Ты пиши… Всё равно пиши.
Не поймут, ты не жди признания.
Даже критики не ищи.
Ведь поэзия – это мания.
Ты – больной, мой друг! Ты пиши!
Ах, Андрей Андреевич, знаете,
Да, не пишется… Да, застой.
Вы прекрасно всё понимаете,
Что творится сейчас со мной.
Строчку каждую точат сомнения,
Так? Не так? Беспокойство! Страх!
Нерождённые стихотворения,
Тянут руки ко мне во снах.
Как писать, если мысли скованны,
Поэтической немотой?
Рифмы старые – забракованы,
Ну, а новой нет ни одной!
Как писать, если избалованный,
Был я музами… А теперь,
Брошен ими… Разочарованный,
Лбом стучусь в закрытую дверь.
Улыбнулся поэт с портрета,
Ты не жалуйся… Не брюзжи.
А держись моего совета,
Ты пиши… День и ночь пиши…
