Бог помогает тому, кто помогает себе сам
Приписывается Библии
Вера перевернулась на другой бок, окутанная уютным теплом мягкой постели. Правой рукой она нащупала под подушкой приятное прохладное место, и в этот же момент вдруг в сонную негу мягко впорхнули поющие о прелестях ранней морозной весны птицы. Еще одурманенной сном Вере почудилось, будто бы две эти птички – она отчего-то решила, что их обязательно должно быть две – своими голосами на еще нетронутой канве этого утра шелковыми нитями вышили розовый тюльпан. Вера медленно открыла еще сонные веки – тюльпанная дрема вмиг улетучилась – и с удивлением обнаружила, что проснулась раньше будильника (электронные маленькие часы, стоящие на телевизоре, показывали без десяти семь). За окном было темно, но из открытой форточки уже доносилась нежно-утренняя песнь весенних птиц. Они весело щебетали, будто пытаясь ей что-то поведать, и она несколько осипшим голосом с улыбкой произнесла: «С добрым утром, щебеталочки! С добрым утром, весна! С добрым утром, Бог!» Вера лениво потянулась, издав сладкий звук, и резко отбросила одеяло. Несмотря на весеннее настроение, просочившийся сквозь открытую на всю ночь форточку мороз был февральским. Вера быстро встала и, подгоняемая стужей, которая успела окутать ее ноги, трусцой поспешила в ванную.
Освободившись от ненужной порции воды в теле, приняв почти горячий душ и умывшись, нащебетав себе целый ворох комплиментов, Вера серьезно посмотрела на своего двойника. Слава Богу, ни одна морщинка за ночь не набралась дерзости отметиться на Верином лице, наоборот, кожа ее, казалось, с годами лишь румянилась да наливалась, а вот корни, с упреком отметила она, отросли – нехорошо, будто задавшись целью рассказать всему миру, что золотистые кудряшки – fake (ох, и привязалось же к ней это словцо). Вера тут же встрепенулась и, открыв зеркальную дверцу компактного подвесного шкафчика, суетными неловкими движениями принялась по одной доставать со второй полки крупные красные бигуди на липучках, хаотично кидая их в раковину. Намотав волосы на кольца, так что можно было подумать, будто у Веры не одна голова, а несколько, она, завязав плотный бледно-розовый махровый халат, нежно оттеняющий ее светлую несколько пигментированную кожу, чуть прикрыла форточку в большой комнате – несмотря на стужу, не хотелось лишать себя удовольствия наслаждаться птичьей симфонией— и открыла дверь на кухню.
Первые предвестники солнца, которое, как уже можно было с уверенностью сказать, обещало сиять сегодня весь день, – не лучи даже, а лишь намекающие блики – несколько оживили причудливое убранство кухни. Вдоль левой стены по центру красовался знатный массивный, почерневший от времени дубовый стол, почти весь – за исключением разве что маленькой четвертиночки – заставленный различными предметами: здесь были и открытая коробка геркулеса, и жестяная банка с чаем, и настольная лампа, и стакан венецианского стекла, и ее любимая чашка с блюдцем; здесь же лежали пастила «Шарлиз» (ассорти), вафельный торт «Причуда» (с фундуком) и батон белого хлеба. А рядом холодильник с миллионом магнитиков и такой же дубовый почерневший стул, будто младший брат подле старшего. И опять книги: в полках на стене, на стиральной машине, стоящей в кухне, на том же столе… Все здесь было как раньше, как тридцать пять лет назад, когда Верочка, тогда еще значительно стройней, с густыми русыми волосами, вся сияющая от того, что развод родителей обернулся неожиданной удачей и в подарок на двадцатипятилетие она получила собственную квартиру, такой же обворожительной птахой распахивала дверь.
Вера нагрела чайник, достала из холодильника рассыпчатый творог «Домик в деревне» (5,5%) и, заварив чай, принялась завтракать. Птицы, своим пением по-прежнему в ее ассоциативном мышлении вышивавшие лентами узор, вдохновляли ее на авантюрные планы: весна, Довиль, леденящий, но вместе с тем такой сладкий бриз, Шанель – о! Шанель, широкая береговая линия, карамельный песок, разноцветные зонтики, конфеты «Комильфо», птичий треп, крутые обрывы Монако, принцесса Грейс. Да, она не бывала еще в тех краях, но обязательно поедет, ибо чувствовала всем сердцем, что ей просто надо туда поехать, да и сошедшие будто с картинки какие-то слишком правильные швейцарско-австрийские красоты стали будто утомлять глаз, хотя, конечно, свою Юнгфрау она ни на что не променяет. Юнгфрау – она была поистине ее, она ни с чем не спутает ее силуэт, она узнала ее даже на выцветшем плакате в коридоре душной летней Каширки. По тому коридору, будто по Тверской, сновали люди, а плакат висел одинокий, сникший, совершенно никому здесь не нужный. Но, завидев Веру, он сбросил с себя больничную пыль да подмигнул ей, будто подбодрил ее. И тогда она тут же поняла, что увидит Юнгфрау вновь, и, забравшись на горную тропку следующим летом, без всяких сомнений, поцелует землю.
