Бакингэмшир, лето 1865 года
Юные леди не лежат плашмя на ковре за диваном в библиотеке и не играют сами с собой в шахматы. И не набивают рот леденцами до завтрака. Люси знала это прекрасно. Однако таких тоскливых летних каникул у нее еще не было: Томми явился домой из Итона самодовольным зазнайкой и больше не желал играть с девчонками, недавно появившаяся в семье кузина Сесиль плакала по любому поводу, а Люси в свои неполные тринадцать лет находила себя слишком молодой, чтобы умереть от скуки, как подобает приличной девушке. Хотя ее мама, вероятно, сочла бы такую смерть достаточно благородной. Впрочем, для графини Уиклифф почти все было бы предпочтительнее мальчишеских проделок дочери.
В библиотеке царила благоговейная тишина, а ноздри Люси щекотало от запаха кожи и пыли. Лучи утреннего солнца пролились на шахматную доску, и белая королева вспыхнула, подобно маяку. Королева находилась в опасности – коварный конь заманил ее в ловушку, и перед Ее Величеством теперь стоял выбор: либо пожертвовать собой ради короля, либо позволить ему пасть. Люси занесла кисть руки над блестящей короной из слоновой кости, не решаясь сделать ход.
Из холла донеслось эхо торопливых шагов.
Похоже на острые мамины каблуки. Но ведь мама обычно не бегает…
Дверь распахнулась.
– Как ты мог? Как ты мог?
Люси замерла. Мамин голос дрожал от негодования.
Дверь снова захлопнулась, причем с такой силой, что дрогнули стены.
– Прямо перед всеми, на балу…
– Ну и что? Тебя это так разозлило?
Люси ощутила пустоту в животе. Отец говорил тоном надменным и язвительным.
– Все знают. Одна я лежу дома больная и ни о чем не подозреваю!
– Боже правый! Это выше моего понимания – почему жена Рочестера называет себя твоей подругой? Кормит тебя сплетнями, а ты и распаляешься. Зря я вчера не отослал ее обратно; лишь такая сумасбродка могла заявиться в гости незваной.
– Она останется! – выкрикнула мама. – Она должна остаться как единственный честный человек в этом гадюшнике!
Отец расхохотался:
– Леди Рочестер – честная? А ты видела ее сына? Этого огненно-рыжего сорванца? Я бы поставил тысячу фунтов на то, что он не потомок Рочестеров!
– А как насчет тебя, Уиклифф? Сколько твоих отпрысков бегает по округе?
– Опять… Нельзя так падать, женщина.
Повисла пауза – тяжелая, как свинцовое одеяло.
Сердце Люси колотилось в груди гулко и болезненно; наверное, родители слышат его удары.
Тишина взорвалась рыданием. Люси словно ударили под дых. Мама плакала.
– Умоляю тебя, Томас! Что я сделала не так, если ты даже отказываешься считать меня здравомыслящей?
– Здравомыслящей? Да твой визг за несколько миль слышен!
– Я подарила тебе Томми, – заскулила мама сквозь рыдания. – Едва не умерла, производя его на свет, а ты выставляешь напоказ эту… эту особу…
– Боже праведный, дай мне терпение! За что ты наказал меня, послав в жены сварливую бабу?
– Я очень люблю тебя, Томас. Почему, ну почему ты не можешь любить меня?
Стон, полный раздражения.
– Я люблю тебя в достаточной мере, жена. Хотя, учитывая твои истерики, это настоящий подвиг.
– Почему? – причитала мама. – Почему я тебя не устраиваю?
– Потому что, дорогая, я мужчина. И пожалуйста, дай мне возможность спокойно отдохнуть у себя в библиотеке.
Молчание. Затем судорожный вздох, засвидетельствовавший капитуляцию.
Снова с шумом хлопнула тяжелая дверь. Грохот ударил Люси по ушам. Леденцы застряли в горле; придется дышать через рот. Однако тогда ее услышит отец.
Нужно задержать дыхание. Вообще не дышать.
Чиркнула спичка: Уиклифф зажег сигарету. Скрип половиц, затем хруст кожаной обивки – отец опустился в кресло.
Легкие Люси горели. Пальцы побелели и на фоне ковра с причудливым орнаментом походили на когти; они будто уже ей не принадлежали.
Однако она не издала ни звука. Король и королева померкли перед глазами.
Люси выдержала.
По краям поля зрения возникла черная рамка. А вдруг Люси больше никогда не сможет дышать?
Зашелестела газета. Граф читал утренние новости.
В миле от библиотеки, под сенью зеленых ветвей второй сын графа Рочестера Тристан Баллентайн только что решил, что отныне он будет проводить в Уиклифф-холле каждое лето. Конечно, чтобы воплотить этот план в действие, придется подружиться с Томми, самым большим зазнайкой Итона, однако утренние прогулки в одиночку того стоили. В отличие от фамильного владения Рочестеров, где каждый куст подстрижен и поставлен на учет, парк Уиклифф-холла не старался вмешиваться в замысел природы. Деревья ветвились, кустарники выбрасывали побеги, в воздухе стоял сладковатый аромат лесных цветов. Тристан нашел место, идеальное для чтения Вордсворта: округлую лужайку в самом конце тропы. В центре лужайки торчком стоял большой валун.
Тристан обошел вокруг монолита. Обветренный конусообразный валун подозрительно смахивал на магический камень, воздвигнутый в незапамятные времена. Вообще-то двенадцатилетнему молодому человеку не подобает верить в фей и других сказочных героев – отец ясно дал ему это понять. Стихи в Эшдаунском замке также были под запретом; романтические бредни противоречили девизу рода Баллентайнов – «Сила и доблесть». Однако здесь Тристана никто не отыщет. Никто не увидит в его руках томик поэзии: Вордсворт и Кольридж, «Лирические баллады».
Тристан сбросил плащ, расстелил на траве и лег на живот. На ягодицах, где кожа была содрана, тонкая ткань брюк натянулась, подобно кольчуге, и Тристан охнул от боли. Отец вбивал в сына знания при помощи палки; вчера снова переусердствовал. Именно поэтому мама схватила Тристана – а он в свою очередь книги – и сорвалась на лето в гости к подруге, леди Уиклифф.
Тристан поерзал на животе, пытаясь найти удобную позу, однако быстро сдался, отцепил подтяжки и начал расстегивать причиняющие неудобства брюки. А в следующую секунду земля задрожала.
Тристан замер на месте.
Затем схватил плащ и нырнул за валун – как раз в то мгновение, когда на тропе показался вороной конь. Великолепный жеребец блестел от пота, с морды стекала пена. Такие достойны носить в седле королей и героев. На лужайке всадник резко осадил жеребца; с копыт, размером с тарелку, полетели комья грязи.
Тристан ахнул от изумления.
Всадник не был ни королем, ни героем. Он вообще не был мужчиной.
В седле сидела девушка.
Несмотря на сапоги, бриджи и мужское седло. Грива блестящих светлых волос струилась по спине и развевалась на скаку, словно шелковая вуаль.
Тристан не смог бы пошевелиться, даже если бы попытался. Ошеломленный, он был не в силах оторвать взгляд от ее лица. Неужели она реальна? Лицо девушки – само совершенство: изящное, в форме сердечка; тонкие брови вразлет, упрямый маленький подбородок.
