Гарретты попали под запрет с самого начала.
Только меня они привлекали не поэтому.
Десять лет назад мы стояли во дворе, когда к низкому, крытому гонтом дому по соседству подъехал фургон для перевозки мебели, а следом помятый седан.
– О, нет! – вздохнула мама, у которой аж руки опустились. – Я надеялась, нам удастся этого избежать.
– Чего «этого»? – спросила моя старшая сестра, она стояла на подъездной аллее.
Восьмилетняя Трейси уже тяготилась поручением, которое дала в тот день мама, – сажать луковицы нарциссов. Она быстро подошла к частоколу, отделявшему нашу территорию от соседской, и встала на цыпочки, чтобы взглянуть на новоселов. Прильнув к щели между досками, я с изумлением наблюдала, как родители и пятеро детей высыпают из седана, словно из клоунской машины в цирке.
– Вот этого. – Мама, державшая в руке лопатку, показала ею на седан. Другой рукой она играла со своей прядью цвета серебристый блонд. – В каждом районе такие попадаются. Семьи, которые никогда не косят газоны. Не собирают разбросанные игрушки. Не сажают цветы или сажают и бросают на погибель. Неряхи, которым плевать на престиж района. И вот, пожалуйста, такая семья попала к нам в соседи. Саманта, у тебя луковица не той стороной вверх.
Я перевернула луковицу и на коленках подобралась к забору, не сводя глаз с главы семейства, который вытащил из машины младенца, в это время кудрявый карапуз вскарабкался ему на спину.
– Они симпатичные, – проговорила я и, услышав тишину, взглянула на маму.
Та качала головой, лицо у нее при этом было странное.
– Саманта, «симпатичные» здесь ни при чем. Тебе уже семь лет, пора понимать, что в жизни главное. Пятеро детей… Боже милостивый! Совсем как в семье твоего отца. Безумие! – Мама снова покачала головой и воздела глаза к небу.
Я шагнула к Трейси и ногтем большого пальца сколупнула белую краску с забора. Сестра посмотрела на меня предостерегающе. Почти такой же взгляд был у нее, когда она смотрела телевизор, а я подошла и хотела о чем-то спросить.
– Он классный, – сказала Трейси, снова глянув за забор. Я проследила за ее взглядом и увидела, как мальчишка постарше выбирается с заднего сиденья машины. Он держал в руке бейсбольную перчатку и собирался поднять с сиденья картонную коробку со спортивным инвентарем. Трейси уже тогда легко меняла темы, чтобы забыть, как тяжело пришлось нашей маме в роли родителя. Наш папа ушел, не попрощавшись. Он бросил маму беременной, с годовалой малышкой на руках, кучей разочарований, но, к счастью, и с трастовым фондом ее родителей.
* * *
Время показало, что в отношении Гарреттов мама попала в точку. Газоны они косили с завидной нерегулярностью, а рождественские гирлянды снимали на Пасху. Во дворе они разместили и бассейн, и батут, и качели, и рукоход. Периодически миссис Гарретт пыталась разводить сезонные растения – в сентябре сажала хризантемы, в июне – бальзамины, которые потом чахли и сохли: нашей соседке было не до цветов – внимания требовали пятеро детей. Со временем их стало восемь, все с разницей года в три.
Однажды в супермаркете я услышала, как миссис Гарретт отвечает миссис Мейсон, спросившей про ее растущий живот: «Критический срок для меня – двадцать два месяца. В этом возрасте дети вдруг перестают быть младенцами. А я так люблю младенцев!»
Миссис Мейсон изогнула брови и улыбнулась, но, отвернувшись от нашей соседки, поджала губы и покачала головой.
Миссис Гарретт якобы ничего не заметила, целиком растворившись в материнском счастье и своей беспорядочной, шумной семье. К моему семнадцатилетию Гарретты растили пятерых мальчиков и трех девочек – Джоэла, Элис, Джейса, Энди, Даффа, Гарри, Джорджа и Пэтси.
* * *
Гарретты приехали десять лет назад, и наша мама, глядя в боковое окно, почти всегда раздраженно вздыхала. Слишком много детей на батуте. Велосипеды, брошенные на лужайке. Голубой или розовый шарик в очередной раз привязан к почтовому ящику и болтается на ветру. Шумные игры в баскетбол. Элис с подружками, загорающая под оглушительный рев музыки. Старшие мальчики, обливающие друг друга из шлангов, пока моют машины. Ну или, в крайнем случае, миссис Гарретт, преспокойно кормящая грудью на парадном крыльце или у всех на виду восседающая на коленях у мистера Гарретта.
– Какое бесстыдство! – восклицала мама, наблюдая за соседями.
– Это вполне законно, – каждый раз напоминала Трейси, будущий юрист, откидывая назад платиновые волосы. Она вставала рядом с мамой и наблюдала за Гарреттами из большого окна на кухне. – Судом не запрещено кормить грудью там, где вздумается. Миссис Гарретт ничего не нарушает, вскармливая ребенка на собственном крыльце.
– Но зачем? – недоумевала мама. – Зачем, раз есть смеси и бутылочки? Или, если уж так хочется, почему бы не кормить в доме?
– Мам, она же смотрит за другими детьми. Как и должна, – порой замечала я, встав рядом с Трейси.
Мама вздыхала, качала головой и вместо валиума доставала из шкафа пылесос. Колыбельной моего детства был гул пылесоса, которым мама чертила идеально симметричные линии на бежевом ковре в гостиной. Почему-то линии были маме очень важны, настолько, что порой она включала пылесос, когда мы с Трейси завтракали, потом, когда мы надевали куртки и школьные рюкзаки, медленно двигала его к двери. Когда мы выходили, она двигала его обратно, стирая наши следы и свои собственные. Мама оставляла пылесос за колонной на крыльце, а вечером, когда возвращалась с работы, заносила в дом.
* * *
С Гарреттами играть нельзя – это было ясно с самого начала. Мама угостила их обязательной «приветственной» лазаньей и стала откровенно неприветливой. На улыбки миссис Гарретт она отвечала холодными кивками, предложения мистера Гарретта выкосить нам лужайку, убрать листья или снег отвергала сдержанным: «Мы вызываем уборщиков, но все равно спасибо!» В итоге Гарретты махнули на нас рукой. Жили мы бок о бок, и когда я поливала мамины цветы, кто-то из младших Гарреттов то и дело проезжал мимо на велосипеде, но избегать встреч оказалось несложно. Дети Гарреттов учились в государственных школах, мы с Трейси – в Ходжесе, единственной частной школе в нашем маленьком городке в штате Коннектикут.
