5 января 1258 года.
Я не должен быть здесь. Никто не должен…
В Эдинбург я прибыл меньше полугода назад и все в этом богопротивном месте меня отталкивало. Повсюду облезлые каменные стены, здания покрыты копотью, все пропитал смрад, грязь положительно живая, словно ещё один назойливый житель, облюбовала каждый угол этой затхлой обители.
Ну и замок…эта уродливая крепость из слоновой кости, от одного вида которой мне хотелось навестить бабушку Розу на Небесах. Земля дыбится стометровыми утесами, а над ними высится каменная громадина с тысячью окон, грандиозный тронный зал пылает багряными красками, как будто только вчера в нем устроили Варфоломееву ночь. Десятки факелов провожают тебя к сюзерену этих земель, властителю всех борделей и харчевен, сотен жестоко угнетаемых сервов и вилланов. Это жирный, сильно проспиртованный и слишком тупоумный даже для своей должности, ипохондрик по кличке Людовик. Он нервничает, переминается с ноги на ногу и степенно разглаживает бесчисленные, волосатые как стадо угрюмых мулов, бородавки на своём лице.
Мне отвели небольшой пыльный чулан, который больше напоминал склеп. Но пробыл я там не больше получаса, затем меня окликнула худенькая служанка в грязном платье болотного цвета и с идентичным ароматом. Я с отвращением проследовал за ней, мы прошли несколько темных коридоров, от сырости которых, у меня начало сводить колени, но мои страдания в итоге, были достойно вознаграждены – дубовая дверь распахнулось и взору открылись монаршие покои. Мне в глаза сразу бросился альков с кроватью, с безупречной белой простыней, пол устилали восточные ковры, а стены украшали полотна с библейскими сюжетами и охотничьи трофеи. Такого убранства не встретить в Авиньоне…я словно попал в сказку.
Позже, я выяснил, что изначально, герцог принял меня за деревенского шута, но спустя некоторое время ему подсказали, что я родной сын Катарины, вследствие чего зов крови, беспокойство о наследстве и страх скончаться от проказы в одиночестве сделали своё дело – пухленькая ручка, обезображенная экземами, приласкала юного сироту с материка.
Я был счастлив! Тем же вечером меня пригласили отужинать вместе с отцом: до чего волнительно! Блестящее общество! Мужчины в камзолах безумных цветов и с не менее безумными физиономиями, женщины в тошнотворных платьях с нелепыми шлейфами, которые они неловко волочили по каменному полу, слуги в вычурных фартуках и с гнилыми желтыми зубами, они боялись каждого шороха, тряслись и неприятно скалились стоило к ним обратится. Я сел возле герцога и был вынужден наблюдать его безобразные попытки пропихнуть кусок копчёной говядины сквозь небольшое, замызганное всем чем только можно отверстие в металлической маске, которая должна была оградить окружающих от созерцания физического уродства ее хозяина. Но, ирония заключалась в том, что Людовик, в отличии от своих предков, этим недугом, то есть проказой не страдал, но в силу своей катастрофической мнительности был совершенно убеждён, что момент обезображивания непременно настанет и он должен быть к нему готов, дабы не угодить в грязь перед придворными, подданными и даже челядью.
И его вовсе не смущал тот факт, что центнеры слюней ежедневно стекали с его медной маски на его всеобъемлющее брюхо, что вызывало настоящую истерику смеха у сидящей в зале драгоценной публики, которая не стеснялась отпускать колкости по поводу беспечного «самодура» с добрым сердцем (этого было не отнять, ну так мне казалось тогда…).
– Дамы и господа! Я предлагаю выпить…выпить…я…что я предложил?
Герцог неуклюже покатился со стула, но стража его поддержала, а гости завопили в унисон:
– Выпить!
Людовик вновь приподнялся со своего места, схватил бокал с вином и закричал гаденьким тенорком, постепенном переходящим в громогласный бас, так что жилы на его отёкшей шее неестественно запульсировали, а ноздри раздулись до невообразимых размеров:
– Я есть суверенный правитель! Извольте, дамы…дамы, вы все должны подчиняться моему слову!
– Мой король, полагаю воля твоя никогда не была столь тверда, а поступки столь великодушны, как сейчас! – затявкал тощий горбатый старик в пурпурной мантии и с лицом, напоминающим полевого тушканчика, больного бешенством. То был верховный советник герцога – сир Осберт Галопогосский.
Постепенно, застолье превращалось в безудержный и в высшей степени пошлый фарс. Начались танцы – хмель сплетал упитанные ноги танцующих в единый и одновременно с тем хаотичный клубок, затем решили стрелять из арбалетов. Людовика с великим усилием, на кресле затащили на крепостную стену, он облокотился на бойницу и с меткостью орла, швырнул заряженный арбалет куда-то в сторону Северного Уэльса…он не пролетел и 10 метров, угодил в толпу и выстрелил. Уже впоследствии, я выяснил что стрела попала в висок крестьянской девочке по имени Агата, котороя восхищенно аплодировала своему повелителю у главных врат.
Всю ночь герцог кутил, хлестал эль бочками, приставал к служанкам, дремал в камине…казалось эти бесчинства будут длиться бесконечно, я же просто изнемогал от омерзения и усталости, но было у меня единственное утешение – Беатриса, жена герцога и по совместительству, единственное достойное существо в Эдинбурге! В тот день, на ней было платье сюрко небесно-голубого цвета, светлые локоны нежно ласкали хрупкие плечи, трепетно скользили по изящному стану и слегка не доходили до щиколоток. Глаза! Боже, что это были за глаза! Два изумруда в золотой оправе сияли ярче солнечного света и соблазняли любоваться своей безупречной красотой! Только она была способна угомонить этого никчемного борова с родословной, стоило ей произнести шепотом лишь пару нежных слов!
Людовик тут же замирал и промедлив минуту, торжественно восклицал:
– Отчаливаю!
Его неспешные медвежьи шаги провожали пьяной овацией, стоя и с кривыми ухмылками поперёк надменных лиц.
Этот вертеп я терпел три с половиной месяца! Терпел стоически, но все равно взвыл и потребовал аудиенции у герцога. Меня очень изящно проигнорировали и весьма нескромно намекнули, что я, выражаясь метафорически, здесь исключительно декоративные функции выполняю, следовательно, благополучие замка и его обитателей касается меня не больше, чем жриц любви в публичном доме поблизости! Я принял информацию к сведению, затем внезапно расстроился, но не утратил смелости духа и уверенной походкой побрел в «Сиреневый Ангел».
Это было достаточно известное в здешних краях досуговое заведение. Деревянное, гнилое и очень непривлекательное здание слегка покосилось вправо. Я взошёл на порог и набравши воздуха в лёгкие, еле слышно коснулся двери. Мне отворила пышногрудая блондинка, выше меня раза в полтора и тяжелее раз в пятнадцать, зрачки ее глаз отличались друг от друга, что меня изрядно смутило, а бровей и вовсе не было. Но их отсутствие с лихвой компенсировали огромные губы кораллового цвета и пушистые, как мордочка енота, ресницы…это была Гертруда. Я замер в ожидании насилия от грозного противника, но к счастью, ее реакция была весьма миролюбивой и даже сердечной:
