Об этой книге и ее авторе
Имя – Виктор Демидов – я услышал давно. И увидел его самого задолго до того, как с ним познакомился… Однажды попалась мне на глаза заметка в газете. Кончалась она в высшей степени романтично:
«…Этот скромный старший техник-лейтенант задумчиво глядел вдаль, а потом, словно бы обращаясь к тому, с кем вел давний и нескончаемый спор, произнес просто и убедительно:
– Так бы каждый поступил на моем месте…»
В общем чем-то отличился старший техник-лейтенант Виктор Демидов: то ли спас кого-то, то ли вытащил что-то… Я тут же об этом забыл – мало ли смелых поступков совершается на земле российской, да еще в армии, о которых, к сожалению, чаще всего пишут бойкой скороговоркой!
А потом как-то, между частями большой телепередачи, вдруг ворвался киноочерк: «День молодого человека». Было не совсем понятно: хроника ли это или игровая лента, но в память врезалось – небольшого ростика офицер, явный интеллигент по обличью, карабкался на сумасшедшую высоту под карниз дома, что на улице Марата в Ленинграде, а после, усталый и грустный, ехал в кузове открытого бронетранспортера в обнимку с крупнокалиберным снарядом…
Подобных поступков ждешь почему-то от парней бравых, этаких «честных рубак». А тут… Глядя на героя киноочерка, даже не верилось, что он может подать команду взводу для перестроения в две шеренги или для захождения правым плечом вперед. И вот – поди же ты: просто и буднично он сделал перед нами свою смертельно опасную работу.
Но тогда, однако, мне не пришло в голову, что герой той заметки и герой киноочерка – одно лицо. Больше того, когда некоторое время спустя в коридоре нашей редакции появился шустрый офицерик с погонами капитана, в артиллерийской фуражке и очках с сильными стеклами и отрекомендовался Виктором Демидовым, я опять-таки даже не подумал свести воедино и те заочные и эту очную встречу: как-то не связывалось все это, не стыковалось… К тому времени мне уже доводилось встречаться с людьми если не в полном смысле слова знаменитыми, то во всяком случае опаленными лучами славы. Конечно, они не изображали из себя бог знает что, не становились в «бонопартьи» позы. Это было бы смешно… Но тем не менее по их манере говорить, по походке, по какому-то особенному выражению глаз можно было понять: это, мол, я, а это, будьте любезны, – вы. При встрече же с шустрым капитаном, даже интуитивно, ничего такого не ощущалось. Свой брат, служака… И все.
Он что-то принес к нам в газету «На страже Родины», этот капитан Демидов, – или очерк, или статью. Но скоро о том, что он написал, заговорили. Спорили об этом много, и мне пришлось срочно знакомиться с материалом.
То был лирический репортаж о командире взвода, где проза чередовалась с крепко сбитыми, хотя и явно любительскими, стихами. Такой, знаете ли, салат… Дело не в том, что так никто и никогда не писал. Писали. Но с первой вещью редко кто бы осмелился прийти, тем более в военную газету, будь она сделана не так, как принято. А этот пришел…
Мы разделились на два лагеря. На сторонников «печатать» и сторонников «не печатать». Победили первые. И помнится, на очередной летучке, когда обсуждались номера газеты, выпущенные за минувшую неделю, с обзором довелось выступать мне. Я был сторонником лагеря «не печатать». Поэтому, естественно, не пропустил возможности лишний раз махнуть кулаком после драки. Летучка забурлила. И кажется, именно тогда редактор сказал, что намерен взять капитана Демидова на работу.
– Это весьма интересный человек, – объяснил он. – Не частый случай: два ордена Красной Звезды в мирное время! И, судя по всему, умница…
«Вот оно что! – осенило меня. – Так этот капитан и тот интеллигент с экрана телевизора – одно и то же лицо?! Да, была ведь еще заметка… И почему-то пропало чувство раздражения к автору «салата»… Не потому, что он знаменитость. Скорее наоборот… Что он – именно такая знаменитость: известен всему Союзу и даже за рубежом (фильм сделан был для заграницы), а ничего, не задается. И даже вот рискует будущим, пытаясь создавать «синтетические» репортажи о рядовых офицерах. Чем-чем, а самостоятельностью этот Демидов явно отличается.
И вот с июля 1963 года мы сидим с ним в одной комнате, и мне достаточно вскинуть глаза, чтобы увидеть его: то ироничного, то веселого, то злого, но никогда – грустного. В любую секунду я могу переброситься с ним словом, зная, что всегда получу или поддержку, или возражение. А если не соглашусь с ним, то могу спорить, привлекая самую сногсшибательную аргументацию, получая в ответ еще более необычную и, может быть, даже наполовину выдуманную сию секунду.
Возможно, это оттого, что он интересуется и космосом, и социологией, и кибернетикой, и научной фантастикой, и графикой, и техникой кинематографа, и астрономией, да мало ли еще чем! Конечно, этими же вопросами интересуются многие. Но между ними и Виктором я скоро увидел одно весьма важное различие: если для подавляющего большинства людей все эти «летающие тарелки», «говорящие» дельфины, космические «пришельцы», «думающие» автоматы и прочее – лишь тема для разговоров, пусть и любопытных, но несерьезных, ведущихся в часы необременительного отдыха, то для Демидова это часть его жизни. Он всегда буквально кипел идеями и фантазиями, предлагая нам немедленно взяться то за поиски исчезнувших сокровищ пресловутого Русско-Азиатского банка, то за розыск оружия боевой группы большевиков… В конце концов он предложил написать повесть. Или пьесу. Или киносценарий.
Все мы, газетчики, вынашиваем планы создания собственной книги. Но с годами наивность подобного желания становится очевидной. И оно выливается во что-то другое – ну, хотя бы в овладение рукомеслом репортера. Ведь не всем же писать книги! Надо кому-то и газету делать…
* * *
Шло время. Но журналистская работа со всеми ее особенностями совершенно не изменила отношения Демидова ни к своей мечте, ни к жизни вообще. Он оставался все таким же – увлекающимся, активным, зубастым. И в конечном счете нажил не только друзей, но и недоброжелателей: кому-то не нравилась его склонность к спорам и дискуссиям, кому-то – прямолинейность и определенность мнений, кому-то – вообще наличие «собственных мыслей».
Короче – и жизнь его и работа отнюдь не стали для него медом. Но все-таки однажды он удивил нас, принеся в толстой картонной папке листки машинописи и рукописные наброски – только что рожденную книгу. Она была еще сырой, очень сырой… С ее страниц, отпечатанных набело нашей машинисткой Лидией Васильевной, так и капала вода. И все же это была книга…
…Кому приходилось посещать судостроительные заводы, тот непременно замечал на стапелях или в эллингах контуры рождающихся кораблей. Всем бывало ясно, что это еще не судно, не мореход: на нем ни машин нет, ни приборов, да и на плаву он еще вряд ли станет держаться. Но никому и в голову не приходило назвать это сооружение каким-нибудь другим словом: корабль и только корабль!