Фелипе умирал. Врачи давали ему шесть месяцев, максимум год. Ее дед умирал!
Лозы шелестели и льнули к горному склону, когда Симона бежала сквозь виноградник. Споткнувшись, она стерла слезу со щеки. Деду бы не понравилось, что она плачет по нем.
– Я стар, – сказал он ей, когда наконец решил, что Симоне пора узнать правду. – Бог дал мне долгую жизнь и мало поводов для сожалений…
Но Симона видела слезы на его глазах, когда эти сожаления затопили его душу. Печаль по жене, с которой Фелипе прожил пятьдесят лет до того, как рак победил ее. Отчаяние, когда дочь и ее муж, родители Симоны, погибли в авиакатастрофе меньше чем через три месяца после того, как Фелипе помирился с ними. И стыд от того, что, ища спасения от депрессии в выпивке и картах, он проиграл три четверти своего имения и лишился бы дома, если бы друг не оттащил его силой от игорного стола.
Эти сожаления и убивали его. О, рак тоже способствовал, вгрызаясь в кости Фелипе и сокращая его жизнь, но именно сожаления подтачивали его желание сопротивляться болезни. Сожаления нашептывали ему, что все бессмысленно и он должен сдаться, что у него нет причин жить дальше. И кто бы что ни говорил, это не имело значения, потому что каждый взгляд в окно, на лозы, которые больше не принадлежали ему, напоминал Фелипе, сколько потерь он пережил.
Симона остановилась у недавно возведенного забора на новой границе между оставшейся землей деда и поместьем семьи Эскивель. В просвет между шпалерами, по которым лозы карабкались выше ее головы, Симона могла видеть прекрасное побережье Северной Испании. У подножия горы ютился городок Гетария, защищенный каменистым мысом от Бискайского залива. Море всех оттенков синего сияло под лаской ветра и солнца. Это было так не похоже на то, к чему Симона привыкла в Австралии, что каждый взгляд на этот пейзаж заставлял ее сердце замирать.
Глубоко вдыхая соленый ветер, она смотрела на холмы, террасы виноградников, древний город внизу, слишком прекрасный, чтобы быть настоящим. Эти воспоминания будут казаться сказкой, когда Симона вернется в Мельбурн, назад к привычной жизни в дешевой студенческой квартирке. Но Мельбурну и университету придется подождать еще немного. Симона приехала сюда на пару недель между семестрами, но Фелипе заболел, и она пообещала остаться, пока он не встанет на ноги. Теперь же, с последними новостями, она знала, что не вернется домой еще какое-то время. Потому что ни за что не оставит Фелипе одного. При смерти.
Слишком много смертей было вокруг, чтобы теперь терять и его тоже, когда она только-только узнала деда. Столько лет ссора лежала пропастью между ним и его дочерью. С тех пор как Симона была маленькой, Фелипе с женой жил здесь, в Испании, а их упрямая дочь с любовником и их внучкой – в добровольном изгнании в Австралии. Столько лет было потеряно, и теперь, после долгожданной встречи, оставались считаные месяцы.
Как она могла сделать эти последние несколько месяцев лучше для Фелипе? Как облегчить боль его потерь? Симона покачала головой, глядя через забор на ярды виноградников, теперь принадлежащие другим людям. Печаль, вина и стыд ее деда были огромны. Как же Симоне хотелось исправить хоть что-нибудь!
Но не было способа вернуть к жизни жену Фелипе или его дочь и зятя. Не было денег, чтобы выкупить проигранную землю. А с многолетним соперничеством соседей не было ни шанса, что семья Эскивель расстанется с этой землей по доброй воле. Что оставляло Симону с одной-единственной безумной идеей. Достаточно безумной, чтобы она могла сработать. Если сама Симона будет достаточно безумной, чтобы ее осуществить.
– Ты ее уволила! – Алесандер Мануэль Эскивель забыл о кофе и наградил свою мать возмущенным взглядом. – Кто дал тебе чертово право увольнять Бланку?
Изобель Эскивель стояла у окна, безмятежная, как монахиня, чем только усиливала ярость сына.
– Тебя не было целый месяц, – возразила она спокойно. – Эта квартира превратилась в свинарник. Разумеется, я воспользовалась возможностью уволить эту девушку и нанять профессиональную уборщицу. Только взгляни, ни пятнышка. – Ее рука, унизанная бриллиантовыми кольцами, обвела комнату. – Не понимаю, что тебя так раздражает.
Мать считала, что он раздражен? Это было слабо сказано. Проведя пятнадцать часов в самолете из Калифорнии, Алесандер предвкушал, с каким удовольствием примет душ, а потом упадет в постель, в охотно раскрытые женские объятия. Он подавил рычание. За свое недолгое пребывание на этой работе Бланка раскрывала объятия более чем охотно.
Обнаружить, что вместо нее Алесандера ждала мать, было не очень приятно. Так что он с улыбкой сказал то, что точно вызывало у Изобель ответное раздражение:
– Ты прекрасно знаешь, Madre querida, что я нанял Бланку не за ее умение наводить порядок.
Его мать недовольно вздохнула и отвернулась к окну, из которого открывался потрясающий вид на залив Де-ла-Конча.
– Не нужно быть грубым, Алесандер, – сказала она утомленно. – Я прекрасно понимаю, зачем ты «нанял» ее. Но пока она была с тобой, ты не прикладывал усилий к поиску жены.
– О, я думал, поиск мне жены – это твое занятие.
Изобель резко обернулась, потеряв невозмутимость:
– Это не шутки, Алесандер! История семьи Эскивель насчитывает века. Ты намерен дать ей прерваться только потому, что ты слишком занят, развлекаясь с очередной puta-del-dia?
– Мне всего тридцать три года, Madre. Думаю, я буду способен на размножение еще какое-то время.
– Возможно, но не думай, что Эзмерельда де ла Сильва будет ждать тебя вечно.
– Разумеется, я не думаю ничего такого. Это было бы совершенно неразумно.
– Верно, – протянула его мать, с надеждой во взгляде делая осторожный шаг к Алесандеру. – Неужели ты наконец внял здравому смыслу и решил остепениться? – Она рассмеялась с показным облегчением. – О, Алесандер, ты мог бы сказать раньше.
Он улыбнулся ее напрасной надежде:
– Я имел в виду, что Эзмерельде не имеет смысла ждать ни минуты дольше, потому что я ни за что на свете на ней не женюсь.
Лицо его матери закаменело, как маска. Скрестив руки на груди, Изобель демонстративно отвернулась к окну.
– Ты знаешь, между нашими семьями существовала договоренность еще с тех пор, как вы оба были детьми. Эзмерельда для тебя очевидный выбор.
– Твой выбор, не мой!
Он бы скорее женился на акуле, чем на такой, как Эзмерельда де ла Сильва. Она была бесспорно красива, и когда-то в прошлом Алесандер подумывал об этом браке, но быстро выяснил, что в девушке не было теплоты, огня. Да, собственно, ничего не было в этой безупречной оболочке, кроме холодной рыбы, выращенной с единственной целью – хорошо выйти замуж. А он, для брака или вне его, никогда не согласился бы на женщину без страсти.
