«Смотрителю Маяка, Поэту и Демиургу»… —
Пишу прямо в облака. В рождественском Петербурге
Сегодня волшебный снег и отблеск огней на лицах.
Мне снова минувший век (а может, грядущий) снится.
– «Какая на сердце грусть!» Снежинки блестят на крышах.
Пишу и почти молюсь: я знаю, меня услышат,
Спасут от случайных бед, не выдадут, не осудят,
И что-то пришлют в ответ, и сердце болеть не будет.
Смотритель совсем не прост – историк и футуролог.
Он мог бы построить мост в тот мир, что и прост, и дорог.
И строит – из добрых дней, как сказку, плетёт незримо.
Но мы в суете своей обычно проходим мимо,
Лишь чувствуем всё душой, его наугад следами
Идя. Над водой большой, над ширью, покрытой льдами,
– Стоит, сберегая дни, как книгу, листая зори,
Маяк. И его ступни суровое гладит море.
У каждого свой предел, своя роковая планка.
Оставшийся не у дел, эпохою киберпанка
Придавленный, но живой, былое раздавший даром,
С опущенной головой бредёт он по тротуару —
Старинный мой, добрый друг. Он тоже поэт, возможно,
И капельку демиург. Пусть в это поверить сложно,
Ему просто нужен знак – подсказка, намёк, примета.
Горящий во тьме Маяк. Тепло, обещанье света.
Сбивается ритм, спеша, – я вижу во тьме посланье.
И нечем почти дышать от вещего узнаванья,
От радости, что заря заходится в танце страстном.
От веры, что всё не зря, что грусть, как всегда, напрасна.
У каждого здесь из нас – особая аритмия.
Ведь он ещё не погас, наш вечный Маяк – Россия.
Пусть выхода снова нет, пусть ветер хрипит и стонет,
Она свой надежный Свет, как прежде, несёт в ладонях.
Как бело и волшебно в чертогах леса —
Всё сверкает, куда ни направишь взгляд.
До Громницы от самого Водокреса
Каждый день – хоть не Святки, а так же свят.
Кто живой – не замёрзнет, сильнее станет,
И разумнее будет не по годам.
Едет Велес-Мороз, и несутся сани
К занесённым метелями городам.
Над домами летят наугад, без стёжки,
Глянешь вверх и подумаешь – это сон.
У Снегурочки в ушках звенят серёжки —
О Весне этот тонкий, хрустальный звон.
Вот в окне на шестом одиноко курит
Друг Поэт. Свет погас, на столе – стакан.
Взор свой нежно-лазурный Снегурка хмурит,
А Мороз ей: «Постой-ка, ведь он не пьян,
Просто болен. Устал, потерял надежду
На добра торжество, на весомость слов.
Потому и застрял в Междумирье – между
Злой тоскою и верой в свою любовь».
И она подошла так легко и смело,
На колючую щёку легла рука…
И Поэт встрепенулся – душа запела,
Но тихонько, чуть слышно, без слов пока.
Отраженье увидел в столовой ложке —
«Дня четыре щетине – кому сказать!..»
А Снегурочка гладит её ладошкой,
Смотрит так – будто звёзды глядят в глаза,
Шепчет жарко: «Тоску твою заморожу.
А любовь позабытую – растоплю»!
И не холод, а ток – словно бьёт под кожу,
Кружит голову, будто бы во хмелю.
Он очнулся от холода – занавески,
Точно крылья метельные, взмыли ввысь.
Встал, захлопнул окно, повернулся резко:
«Наяву ли всё было? Да нет, проснись! —
Сам себе пробурчал. – «Вот же чудо снится!..
Стол завален и пепельница полна…
Всё убрать бы скорей да пойти побриться»…
Не успел – в душу песней вошла Она.
Побежали по полю страницы строчки,
И сложилось в аккорды круженье нот.
А звонок прозвенел лишь за миг до точки,
И он знал, что откроет. И в Новый год
Не один побредёт, а с Судьбой на пару
Полетит, ибо нежность – сильней тоски.
…На суровом морозе горячим паром
Выдыхаются песни, и огоньки
На перилах моста и на ёлках светят,
Не осталось от горечи ни следа.
А Снегурочка думает о Поэте,
Улыбаясь загадочно, как всегда.
