– Из тебя никогда не выйдет ничего путного!
Женщина с лохматыми грязными волосами, в ободранном халате, держа в руках старый, местами дырявый тапок, со всей злостью лупила им по маленькому хныкающему комочку, который забился в угол и пытался руками прикрыться от ударов.
– Маленькая шмарь,– после каждого слова раздавались все новые и новые хлопки, – больше никогда не смей вылезать из этой комнаты, когда у меня гости! Чтобы я не видела твоего поганого личика с этим тупым выражением, поняла? Неблагодарная сволочь!
Ее рука уже ныла от такой непрошеной нагрузки. Женщина в сердцах плюнула, оперлась о стену, и, шатаясь, с третьей попытки надела тапок на босую ногу. Тяжело дыша, она кое-как поправила волосы и выпрямилась. Некогда ясные, голубые ее глаза были теперь блеклыми, с легкой желтизной, и, казалось, не выражали ничего. Кожа под ними давно провисла мешками, один глаз сейчас был обрамлен красной рваной раной, и под ним уже намечалась грядущая синева—спасибо Толику, ее старому знакомцу. В самый разгар совместного веселья тот ухватил за руку маленькую воришку, стащившую со стола кусочек колбасы, и сильно разозлился от такого бессмысленного расточительства хорошей закуски, а когда подруга по распитию веселящих напитков в ответ стала кричать на него и толкаться, со всего маху ударил ее по лицу.
– Бешеная же ты баба, Натка, – Толик, отскочив на пару метров, схватил со стола наполовину выпитую бутылку с прозрачной и невинной на вид жидкостью и, бормоча под нос что-то про женщин, политику и весь такой-сякой мир, поспешно покинул квартиру.
Этот день у Наташи не задался с самого начала: нутро уже с раннего утра словно полыхало огнем, и она искала облегчения везде—сходила к соседке снизу, в сотый раз пытаясь занять хоть немного денег, потом решила прогуляться до круглосуточного кафе неподалеку, где частенько собирались некоторые ее друзья, когда было что отметить – впрочем, это случалось чуть ли не ежедневно. Рано утром в кафе было еще пусто, и лишь продавщица хмуро выглядывала из-за прилавка:
– Чего тебе?
– Чего-чего, – негромко пробурчала Наташа и посильнее закуталась в свое затертое, с аккуратной заплаткой на одном локте, пальто.
Пальто было куплено еще в студенческие годы, тогда же девушка упала в гололед, поскользнувшись, и порвала один из рукавов. Мать ее, как и положено порядочной швее, зашила дыру почти незаметно, чем Наташа в то время очень гордилась. Она мечтала стать швеей, как ее мама и бабушка. Отличительными чертами членов их семьи всегда были логический ум и умелые руки.
На улице было ветрено. Женщина печально уселась на скамейку перед подъездом. Вспоминать маму не хотелось: слишком свежи были раны на сердце, слишком мало еще прошло времени – так ей казалось.
Тем временем сад, за которым мать ухаживала, уже давно покрылся сорняками, так что цветов почти не было видно среди высокой травы и пожухлых листьев.
– Да кому сдались они, эти цветы, – в сердцах воскликнула Наташа.
– Правду говоришь, Натка.
Она подняла голову и увидела Толика из второго подъезда.
– Ого, какие люди, – прохрипела женщина. – Какими судьбами?
– У сына сегодня юбилей, – с гордостью ответил радостный Толик, – тридцать лет. Вот, сходил в магазин, прикупил кой-чего, отмечу.
Внутри Наташи словно что-то щелкнуло. Она ощутила приятную, бодрящую горечь во рту, руки от волнения задрожали, на щеках появился яркий румянец неровного багрового цвета.
– Айда ко мне, стол, кресло, все удобства!
– Да ну, у тебя там малая, небось выспалась как раз, опять будет с глупыми вопросами приставать.
– Не, она еще спит, вчера легла поздно, ты ее даже не услышишь.
На том и порешили.
Однако Кира не могла проспать такой момент. Когда к матери приходили гости, в доме появлялась хоть какая-то еда, а в желудке у девочки постоянно бурчало, природа требовала пищи. Голодные ночи не прошли даром: Кира была худым и бледным ребенком. Ее одежда не отличалась чистотой, на щеках были видны разводы от грязи, пыли и слез. Девочке было восемь лет, почти пять из них она прожила со своей любимой бабушкой в маленькой квартирке на окраине города. Бабушка была стара, плохо видела и хромала на одну ногу, но все же заботилась о внучке, как могла: баловала свежими булочками с сахарной присыпкой, горячими бутербродами и лимонадом. Это было спокойное и сытное время.
Но после смерти старушки жизнь девочки кардинально изменилась: вместо хлеба и сладостей отныне она питалась лишь плохо очищенным неумелыми детскими руками недоваренным картофелем и макаронами. Продукты привозила раз в месяц тетя, она же научила Киру готовить из них хоть что-то.
«Ничего сложного. Насыпать в кипящую воду горсть макарон и помешивать пять минут на слабом огне»,– это была молитва Киры всех последних месяцев, только она помогала девочке выживать в этом суровом месте. Но макароны очень быстро заканчивались.
Когда тетя навещала племянницу в последний раз, ее живот был еще еле заметен, но теперь, скорее всего, он уже раздулся, как тыква.
– Скоро оттуда выйдет ребенок, – объясняла женщина Кире.
А может, это уже произошло, поэтому тетя уже так давно не приходит к ним в гости.
Вкусный запах сыра и колбасы прогнал последние остатки сна. Девочка выбралась из-под старого покрывала и, стараясь не издавать лишних звуков, встала и подошла к двери комнаты.
От воспоминаний о еде, о ее прошлой беззаботной жизни по щекам Киры вновь потекли слезы. Она, не всхлипывая, чтобы не выдать себя, ведь ей нельзя появляться даже в коридоре, когда к маме приходят друзья, проползла за одним из кресел в зале и неспешно протянула руку к столу. Здесь ребенка и поймал Толик.
Дальнейшее Кира помнила плохо: ее куда-то тащат, она пытается закрыть голову руками; голод, боль и страх смешиваются в один огромный горячий ком, который накрывает ее с головой…
Девочка проснулась лишь под вечер – в квартире раздавались строгие и ясные голоса. Может, тетя все-таки вспомнила про Киру и прислала кого-то из знакомых передать макароны для нее? Девочка сейчас же представила, какие они на вкус – желтые, горячие, каждый завиток ароматнее предыдущего.
Кира снова поднялась. Ее маленькая комнатка утопала в темноте, и единственным ориентиром был свет, который просачивался из прихожей в тонкую щель под дверью. Голова почему-то болела, но малышка собралась с силами и открыла дверь.
В прихожей почти сразу наступила тишина. Две женщины с аккуратно убранными волосами, в строгих пиджаках замерли посреди оживленного разговора, одна из них в растерянности прикрыла ладонью рот.
Кира поискала глазами маму. Та сидела в своем халате, с тапочками на голых ногах у стены, на табурете. Выглядела она как будто обычно, но все же в ее облике было что-то непривычное. В глубине глаз читался… страх? Кира испуганно попятилась назад.
