Женатый, любимый, чужой.
Я дышать без него не могла. Я не видела никого, только он – мой мир. Эти ямочки на щеках, когда улыбается, эти родинки на скуле и смешинки в глазах. Я никогда не видела такой задорной улыбки. И я пропала. В первую же секунду пропала. С головой в него, а меня и нет как будто.
И не было. Только он.
Мне казалось, что я дышу, только когда он рядом. Мой любимый чужой мужчина. И я готова была тенью его стать, раствориться, лишь бы греться его теплом хоть иногда, лишь бы пить счастье мелкими глоточками, когда он так смотрит на меня. Я дура наивная, знала, что не уйдет никогда от жены, да я и не звала его. Хотя ждала очень, честно. И когда он пришел тогда ко мне пьяный и злой – чуть не умерла от счастья, и неважно, что уйдет к жене мириться наутро, плевать было и на растоптанное сердце.
Лишь бы рядом хоть иногда. О большем и не мечталось.
И все равно мне было, почему ко мне пришел. Я не спрашивала, что он нашел во мне, такой невзрачной простушке.
И одного раза оказалось достаточно, чтобы счастье мое приумножилось. Под моим сердцем рос малыш. Маленькое продолжение Максима – как дар Божий. Как воздаяние мне за все.
Я больше не буду одна. Никогда.
И каждое утро я могла целовать любимые глазки, щечки, с каждым днем я все больше оживала – сын смотрит на меня ЕГО глазами. И родинки на скуле, и маленький пухлый рот, и даже ямочка, но только на одной щеке – все это от него.
Нет, Максим не встречал меня у роддома с шариками, я тогда вообще жила далеко – он спрятал меня. И только его ежедневные звонки не позволяли мне задохнуться от тоски. Нет, мне не было обидно, что наш сын – большая тайна. Мне было плевать на это. Потому что как только я вернулась в город, Максим вернулся в мою жизнь. Продукты приносил, гулял с коляской.
А потом уходил. К ней.И сердце мое пело от радости и разрывалась от боли – он рядом. Хоть иногда, но бывает моим.
Мой любимый чужой мужчина.
Когда Гриша заболел в первый раз, Макс примчался прямо с работы. И остался. Пусть не со мной, но с сыном. Где он был для жены? В командировке, наверное. И когда полезли первые зубы, и когда сын делал первые шаги – Макс всегда был рядом. Приходил после работы усталый, голодный и злой – но стоило только сыну улыбнуться во весь свой щербатый рот, как Макс тут же расцветал. Он любил его. По-настоящему. Играл с ним подолгу, а потом, когда тот засыпал, мой любимый шел к ней, его законной женщине.
А ведь мы были почти семьей.
Я фантазировала иногда, что он – мой муж, что он приходит домой после трудового дня, целует сына в макушку, меня целует так, что немеют кончики пальцев от счастья, и он не уходит никуда. Принимает душ и ложится в нашу с ним постель. И я жила в этих фантазиях, любила сына, любила ЕГО. В сторонке, тихо и незаметно, словно тень. Мое хрупкое, словно крылышко мотылька, счастье рухнуло в один день.
Я приехала на встречу с лучшей подругой. Мы, как всегда это бывало по пятницам, встретились в кафе. Она в тот день прямо сияла от счастья, кружила вокруг, хлопотала, словно что-то не давало ей усидеть на месте. Смотрела на меня с прищуром, улыбалась хитро.
– Да что с тобой такое сегодня? – не выдержала я.
– А что?
– Ты сама не своя и улыбаешься, словно выиграла миллион, – с подозрением сказала я, всматриваясь в глаза подруги.
– Ничего от тебя не скроешь, – пробурчала она, но с довольным видом стала копаться в своем телефоне, а когда повернула ко мне экран, сердце мое подскочило к горлу, жар ударил в лицо, и я почувствовала, что задыхаюсь. Я судорожно выхватила у нее телефон и стала листать фотографии, всматриваться, словно от этого лица на них поменяются или снимки, на которых мы с Максимом гуляем, радуемся, глядя на сына, испарятся.
Что это?! Откуда? Зачем это ей?
– Ты где это взяла? – я в ужасе рассматривала фотографии, не веря своим глазам.
Зойка отмахнулась в присущей только ей манере, мол, где взяла, там уже нет.
– Ну вот, теперь ему придется, наконец, сделать выбор, когда его женушка увидит! Был бы ее номер, отправила бы в смс, – Зоя словно не слышала меня, а я смотрела и смотрела на весь этот ужас до боли, до рези в глазах.
Сотни вопросов роились в голове, а я, словно онемевшая, пригвожденная к стулу, смотрела и смотрела на злосчастный телефон. Хотелось взять его и запустить в стену, чтобы разлетелся на кусочки. Боже, что это? За нами следили?
– Откуда это у тебя? – просипела я, хватаясь за горло.
Хотелось кричать, рявкнуть так, чтобы стекла задрожали, но сил хватило только на еле слышный шепот.
– Отпусти, больно! – Зойка дернула рукой, в которую я вцепилась. – Да я это сфоткала, я! Увидела вас, и как-то рука сама к телефону потянулась. Да пусти ты!
Я отцепилась от нее, схватила телефон, включила экран, но телефон запаролен.
Я кричала, кажется, на все кафе. Рыдала, размазывая слезы по лицу. Умоляла исправить все, удалить. Потому что если Максим это увидит, то все мои воздушные замки превратятся в пыль, он уйдет – и я умру. И казалось, время остановилось, когда я услышала:
– Я, конечно, удалю, но смысл? Фото уже у него в ящике. Сердобольная старушка у подъезда подсказала, в какой бросить, и что ты так психуешь, я не пойму? – обиженно пробормотала Зоя, потирая предплечье, а мне хотелось ударить ее. Впервые мне хотелось избить человека.
– Он же… бросит меня, как только узнает, понимаешь? Бросит…
Я просто встала тогда, вышла из кафе, не обращая внимания ни на Зойку, ни на людей, которые посмотрели сегодня маленький спектакль в моем исполнении, и просто побрела куда глаза глядят. Внутри меня бушевало бескрайнее море отчаянья и я совершенно запуталась, как мне быть? Рассказать все Максиму? Бежать к нему домой и вырвать с мясом чертов почтовый ящик? Боже… безумная… Когда я стала такой? Может, Зойка и права и я должна за него бороться, да только он ЕЕ любит. Свою законную женщину. А мне остается лишь подбирать крупинки его любви, складывать их в памяти и надеяться, что Максим никогда не увидит эти проклятые фото.
Вся моя жизнь теперь находилась там, в почтовом ящике, и я отсчитывала дни, я знала, что рано или поздно он все узнает, и молчала. Я так боялась его потерять, разрушить это наше подобие семьи, когда он хоть иногда, но бывает моим. Я дышать без него не могла, я растворялась в нем, как сахар в кипятке, и жила только там, в мечтах, где у моего сына есть настоящий папа. И если бы я тогда знала, если бы могла хоть представить, насколько у нас мало времени, я бы, может, и осмелилась… Я бы, может, умоляла его остаться… И он остался бы… Может остался бы! Но это всего лишь я. Всего лишь тихая Виолетта. И я готова быть для него кем угодно, лишь бы рядом, сколько будет позволено.
