Этот день моего абхазского отдыха начался как обычно, с беспокойства. Жил я, уралец, в поселке Лдзаа, считающемся частью Пицунды, в частном доме, вместе с полутора десятками других отдыхающих. И в пять утра каждый день начинал работал двигатель автомобиля, на котором один из соседей приехал в Абхазию из Питера и который оставлял во дворе, практически прямо под окнами наших номеров. Шум мотора меня будил. Побудка, если считать по местному времени, оказывалась, конечно, рановатой, и я бы по утренней свежести подремал еще. Но поскольку по домашнему уральскому времени уже было семь, то организм выдавал только слабые ощущения некомфортности, и я, повалявшись пару десятков минут и несколько умиротворив собственное недовольство, поднимался. Полное утешение вызывало соображение, что побольше удастся захватить на море самого полезного утреннего солнца.
Я думал, что сосед на автомобиле утром куда-то уезжает, по делам ли, на рыбалку ли, но обстоятельства оказались иными. Просто так настроен был бортовой компьютер, чтобы машина заводилась в пять утра… Выяснилось это, когда я в то утро отпирал калитку, закрывавшуюся от ночных домушников, чтобы впустить владельца легковушки, который, следовательно, никуда по утрам не уезжал. Случился мирный разговор, после которого «будильник» больше не включался. Но досадно, конечно, было, что причины неприятности не удалось обнаружить и устранить раньше и что сосед сам не догадался о беспокойстве, которое может доставлять его автотехника.
Запихав в сумку пляжный набор для времяпрепровождения с утра до вечера (еду, воду, подстилку, электронную книжку), я отправился к морю и солнцу. Когда и где увязался за мной пес, я не заметил. Просто, ненароком обернувшись, обнаружил, что он идет за мной, точно за спиной, след в след. Пес замедлял ход, если я сбавлял шаг, останавливался вместе со мной. Обгонял он меня иногда, в местах, где и так неширокий берег сужался, море подступало вплотную к прибрежному обрыву, и мне приходилось пробираться по скользким, то и дело омываемым волнами камням, дожидаясь моментов, когда можно будет пройти, чтобы не замочить сланцы и чтобы потом ноги в них не скользили. Пес тогда шлепал по воде, выходил на берег, дожидался, когда я пройду вперед, и опять пристраивался за спиной.
Вообще-то собак в Лдзаа было много. И монокровных, с бдившими за ними хозяевами, в основном, приезжими, и многокровных, местных, счастливо обходившихся без надзора. Так что я не удивился и не взволновался, когда псина увязалась за мной, подумалось – отстанет, ведь путь предстоит не самый близкий.
Я обычно на отдыхе ищу себе удобное местечко достаточно далеко от записных пляжей. И в этот раз нашел его на галечной, прямо под береговым обрывом полочке, загороженной от моря бруствером, образованным выдававшимся краем каменной плиты, косо уходившей вглубь. От полуденного солнца защищало фиговое дерево – инжир, имелся и небольшой грот в обрыве, чуть в стороне от лежанки и достаточных размеров, чтобы спрятаться, если вдруг разразится дождь.
Инжир вырос единственным деревом такого рода на всю многокилометровую полосу берега, которую я «обследовал». И сразу же бросилось в глаза сочетание мощной живучести и жалкой бесплодности.
Корни дерева диаметром с обсадную трубу нефтяной скважины, уходили вертикально вниз. Были и такие, с руку толщиной, которые тянулись от комля прямо по воздуху на метр от ствола и, разветвляясь, углублялись в известняковую стену. Невероятным представлялось, чтобы корешок, нитяной ведь поначалу, дотянулся бы на такое расстояние до откоса, не высох, не обломился, пробился к живительным сокам. Потом я, думаю, сообразил, как образовался феномен. Конечно, корешок развивался в почве. Но волны в шторм, захлестывая берег, вымыли на некотором протяжении из-под него землю (и грот выбили они же, конечно), так и образовалось чудо.
Фига выглядела качалкой по извлечению животворящих веществ, но землю вокруг дерева усеивали опавшие инжирины с разноцветными боками: один был зеленым, а другой, получавший больше солнца, – уже фиолетовым. Я попробовал надкусить пофиолетовевшую сторону. Вначале язык обласкала сладость, но потом рот заполнила суровая горечь. Я надеялся, что остававшиеся на дереве плоды созреют, но за две с небольшим недели, что я провел в фиговом укрытии, плоды облетели все, и ни один так и не созрел. Чего-то в том, чем питалось дерево, все-таки не хватало, и почему-то стало обидно… Как будто я виноват в том, что кров, пусть временный и случайный, оказался для самого себя бестолковым и ущербным.
