Адриан
– Я твоя на постоянной основе. Больше никакого цирка и сопротивления. Ты купил меня, мистер Батлер, – Эмилия произносит слова, которые я жаждал услышать, затевая этот театр абсурда. Уверенно, в меру смиренно, но не опуская головы, не разрывая состязания взглядов. Красивая, покорная, обнаженная и невыносимо-сексуальная, полностью в моей власти, на моей территории и готовая играть по моим правилам. Можно начинать пировать и пользоваться всем, что вижу сейчас перед собой. Эмилия отступает на шаг назад, и я не делаю попытку удержать гордячку. Зачем? Ее трусики в моем кармане, ее тело в моей личной собственности. Только в моей. На полгода. Кастрирую любого, кто приблизится. Не знаю, почему для меня это так важно. Пару часов назад я был готов порвать на части обоих Демидовых от гадкого предположения, которое пришло в голову после слов упившегося в хлам мажора о том, что его отец лично оценил задницу Гордеевой.
Черт, Батлер, когда ты успел стать таким собственником?
Это не твое гребаное дело, с кем спала гордячка до тебя.
Нет, бл*дь, мое! Мое! Потому что она и после меня раздвигала ноги для своего тупого женишка. Собиралась за него замуж, планировала детей, дом семью, целую гребаную жизнь, где Адриану Батлеру досталось место постыдного скелета в шкафу, мимолетного курортного приключения и главного злодея, которого можно угостить вином с транквилизаторами, чтобы очередной раз посмеяться и щелкнуть по носу.
Не на того напала, детка. Я сравняю счет и оставлю тебя далеко позади.
Ее ошибка в том, что она слишком поздно увидела во мне достойного соперника. Первое впечатление неизгладимо. Круизный лайнер, долгожданный отпуск, легкомысленный бармен, легкий алкоголь, солнечный зной…
«Просто секс».
«Просто трахни меня, и всё».
Но, увы, детка, просто не получилось.
В свете моих размышлений, ее следующий вопрос звучит двусмысленно.
– Надеюсь, ты доволен приобретением? – все-таки Гордеева не способна усмирить свой дерзкий язык, а я слишком измучен и зол, чтобы подыгрывать, но, как ни странно, делаю именно это.
– Мне нужно получше рассмотреть, чтобы принять окончательное решение, – я не шевелюсь, пожирая взглядом совершенное тело: изящную линию шеи, расправленные плечи, красивую высокую грудь с малиновыми сосками, выступающие ключицы, тонкие запястья, плоский живот, осиную талию, точеные бедра, длинные ноги, изящные щиколотки, маленькие, словно у Золушки ступни с крошечными пальчиками и перламутровыми ноготками.
Да, я однозначно доволен приобретением и мне не терпится перейти от официальных вопросов к горизонтальным позициям.
– Раздвинь ножки, детка. Ты спрятала самое интересное, – низким голосом требую я. Гордеева приподнимает подбородок, откидывая за спину темную копну шелковистых волос. Я помню, как собирал их на затылке и накручивал на кулак, мощно вбиваясь сзади; помню, как она бесстыже прогибалась и громко стонала, и какой чертовски узкой и неопытной казалась.
– Так достаточно широко, мистер Батлер? – с едкой иронией спрашивает Эмилия, расставляя ноги. Мой взгляд беспрепятственно впивается в неприкрытую бельем промежность. Какое-то время я жадно рассматриваю аккуратные розовые складочки, гладковыбритые и нежные, вспоминая, каково это – находиться внутри, двигаться жестко и неудержимо, ощущая тугие горячие тиски ее сокращающихся мышц, рычать от острого удовольствия, мощно кончать и начинать сначала, не дав нам обоим отдышаться. К слову, действие препаратов, которыми меня опоила Гордеева выветрилось пару часов назад, но ей необязательно знать о том, что я хочу ее до звона в яйцах.
– Что я еще могу сделать для тебя, Адриан? – с придыханием интересуется хитрая бестия. Она переигрывает и слишком сильно старается выглядеть невозмутимой и равнодушной. Я поднимаю тяжелый взгляд к ее лицу.
– Почему я не верю тебе, детка? – думаю вслух, всматриваясь в застывшие черты и остекленевшие глаза, в которых притаились тьма и горечь. Проигрывать всегда неприятно, горько, а иногда и мучительно больно. Я знаю это, как никто другой. Неоднократно испытывал на собственной шкуре. Мне приходилось отступать, принимая поражение, но я делал это исключительно для того, чтобы провести передислокацию сил и спланировать следующий ход. Наверное, поэтому так четко ощущаю фальшь и наигранность.
Гордеева не смирилась, она взяла тайм-аут.
А я собираюсь взять ее.
Но не сразу. Не сейчас. Не так, чтобы ей было проще и легче ненавидеть меня.
Эмилия заслужила наказание, но оно будет не таким, как она представляет. Принуждение, физическое насилие, осознанная жестокость – не те инструменты, которые подходят для дрессировки стервозных самоуверенных сучек вроде Гордеевой. Я начну с того, чем Эмилия дорожит больше всего и когда закончу, она сама протянет мне поводок.
– Придется постараться, малышка, – и снова мысли вслух. Гордячка насмешливо вскидывает бровь.
– Хочешь сказать, тебе нужна помощь, Эйд? – ее голос сочится неприкрытой иронией и злорадством. – Может, подождем, когда само заработает? – не дождавшись ответа, Эмилия отступает назад и грациозно опускается упругой задницей на кровать. Слегка откидывается назад, опираясь на ладони и тем самым притягивает мое внимание к своим упругим маленьким сиськам с торчащими сосками.
– Я не люблю ждать, детка, – озвучиваю немаловажный факт, с которым ей придется считаться в будущем. – Не переношу, когда кто-то мешает моим планам, – неторопливо приближаюсь к ней и останавливаюсь, когда между нами остается пара шагов. Ей приходится запрокинуть голову, чтобы видеть мои глаза и выражение лица. Она безуспешно пытается читать меня, гадая, что я сделаю дальше. Самоуверенная маска хладнокровной стервы трещит и осыпается, показывая испуганную девчонку, которую я уже видел в каюте лайнера.
Под собой.
Трусиха ты, детка.
Сейчас Эмилия находится в идеальной позиции. Мне чертовски нравится этот ракурс. Нравится смотреть на нее сверху вниз и остро ощущать внутреннюю борьбу, которую она ведет с самой собой. Полные губы подрагивают, дыхание срывается, зрачки расширены. Уязвимая, напуганная, загнанная в угол нашим соглашением, но слишком гордая, чтобы показать свою слабость и умолять об отсрочке.
– Не люблю, когда голая женщина в моей постели болтает, а не занимается прямыми обязанностями, – продолжаю я севшим голосом. – Не люблю, когда кто-то ставит под сомнение мои сексуальные способности. И я не выношу, когда меня дурят, девочка. Мама учила тебя, что играть с огнем опасно?
– Моя мама умерла, – произносит она тихо.
– А у меня ее никогда не было, но я как-то выжил, и ты сможешь, – хладнокровно отвечаю я, приподнимая пальцами ее подбородок.
