Двадцать лет я в Оклахоме, в Талсе,
словно в неоконченном бою,
будто бы один в живых остался,
Эльбы братский дух преподаю.
Я люблю моих американцев,
чьи солдаты-дедушки тогда
с русскими не стали пререкаться,
и война была на всех одна.
Как они на лодках с водкой в глотках
обнимались, видел я в кино,
при регулировщицах-красотках,
их и наших, что не все ль равно.
Дина Дурбин пела о Победе
и была у стольких на значках.
«Едут леди на велосипеде»,
распевая, я по ней зачах.
Вжились вместе Рузвельт, Черчилль, Сталин
и де Голль, как бурлаки, в их роль.
Чаплином и Теркиным был свален
Гитлер – разгероенный герой.
Все фашисты носом ткнулись слепо
в геббельсовский пепел заодно.
Сент-Экзюпери разил их с неба,
а Хемингуэй пускал на дно.
Вот какое удалось кино!
Правда, все мы сделали полдела –
почему? Понять я не могу,
а потом война опять сдурела,
превратясь в холодную каргу.
Я учу всех не иметь с ней дела,
как не верить общему врагу.
Но о мире фразы, фразы, фразы,
обещая вроде благодать,
превращаться стали в дроны, в базы,
а сквозь них сердец не увидать.
Не шестидесятники-поэты,
а за лицемером лицемер
объявили собственной победой
роковой развал СССР.
Разве ты, искусство, разучилось
нас объединять? Я не пойму,
как в стране Шевченко приключилось
с пушкинской страной вести войну?
Вкрадчивая Третья мировая
на земле измученной идет,
но не устает, нас примиряя,
пырьевский князь Мышкин, «идиот».
Если б «идиоты» все такие
были бы, мир стал бы исцелим,
были б в дружбе и Луганск, и Киев,
даже Газа и Иерусалим.
Как сплотились воры и воришки
в мафии, где жизни на кону,
и как слиплись войны и войнишки
в третью лицемерную войну!
Помню – вместе с жертвами сгорая,
небоскреб пронзя в конце концов,
полетел к обещанному раю
самолет джихадовских слепцов.
И по той преступной страшной трассе
до сих пор, почти полузабыт,
во французском фильме
[1], в киноклассе
он сквозь наши ребра все летит.
Но я, слава Богу, был свидетель,
как, прокляв тот день календаря,
встали в ряд арабские студенты,
жертвам взрывов кровь свою даря.
Ненависть я с детства ненавижу.
Я люблю тебя, мой кинокласс,
и, надеюсь, будущее вижу
в глубине твоих беззлобных глаз.
Отрезают головы ножами.
Без голов о чем поговорим?
А потом – лишь кнопочку нажали,
да и меньше племенем одним.
Ну а человеческое племя –
неужели нам не до того?
Неужели атомное пламя
выжжет окончательно его?
Может быть, кому-то снится слава
здесь, на этой лучшей из планет,
доктора нацистского Стрейнджлава?
[2]Обещаю – в нашем классе – нет.
Не бомбят младенцев бомбовозы
в классе нерехнувшемся моем.
Лошадь тянет Сталина под слезы
лишь о трупах Трубной – не о нем
[3].
Здесь так любят о холодном лете
прошкинский, пожалуй, лучший фильм
[4]дети Чили и Анголы дети,
парагвайка, чероки
[5] и финн…
Плакали ковбоистые янки,
что Папанов уркой был убит.
И не будет в сердце китаянки
никогда Приемыхов забыт.
Жаль, что запоздало Мордюковой
выразил ковбой за «Комиссар»
благодарность дедовской подковой –
этот фильм – он стольких потрясал.
Вот что написала поэтесса,
и представьте, что из США:
«Думала над фильм „Unfinished пьеса“
[6]…
У меня теперь другой душа…»
И в письме Самойловой Татьяне,
веря, что она еще жива,
фото мужа, павшего в Афгане,
принесла талсанская вдова.
Разве землю мало истерзали?
Кинокласс – особая страна.
Войнообожателей нет в зале.
В зале все твои враги, война.
Снайпером Кабирия
[7] не стала,
хоть жилось ей вовсе не легко,
и дорогу к храму показала
всем Анджапаридзе Верико
[8].
31 декабря 2014 – 2 января 2015
(дописано автором с учетом отликов и предложений читателей на сайте КП)
