Тексты, которые ты держишь в руках, этот бесконечный черно-белый лабиринт, где теряется всякая самотождественность, не могут быть инкриминированы какому-то определенному лицу. Их автор, если таковой и существовал на просторах мироздания, давно умер, и его начатый труд завершили время, общественное сознание и коллективное бессознательное, так что теперь они скорее мифы или легенды, которые, как ты знаешь, очень любили рассказывать друг другу эллины, сидя у домашнего очага долгими зимними эллинскими вечерами.
Видимо, такова участь большинства текстов, что возникает и исчезает в нашу неспокойную эпоху – переживать свою молодость, уподобляясь тому, что предшествовало им в веках. Единственное отличие теперь в том, что домашний очаг ныне – прерогатива или очень богатых, которые могут позволить себе камин в своем холостяцком особняке, или очень бедных, что коротают свои вечера около пылающих мусорных баков. А нам с тобой, несуществующему среднему классу, лишь изредка выпадает удача видеть воочию горячие языки пламени – в те редкие случаи, когда мы собираемся вместе у костра посреди ночного леса под необъятным и тревожным звездным небом, таким же древним, как и мы сами.
Так что не думай о нарративной инстанции. Считай, что эти истории, наивозможнейшие в нашем наивозможнейшем из миров, ты услышал в одну из таких ночей, сидя с друзьями вокруг костра, когда выпито еще слишком мало для того, чтобы кто-то, преодолев застенчивость, взял в руки гитару, но уже достаточно, чтобы нестерпимо захотелось поговорить о наболевшем. И ты, конечно, великодушно простишь рассказчику, если он что-то забыл или перепутал, потому что был немного пьян, или что-то прибавил от себя из желания понравиться – ты знаешь, кому.
Привет.
Не задавай лишних вопросов
Эту самую поучительную историю из тех, что вообще возможны, сообщил нам как-то в один из теплых и ясных сентябрьских вечеров проводник Смирнов. В тот раз мы сидели у меня на даче за большим некрашеным столом под желтыми яблонями и за бутылью вишневого вина обсуждали древнюю как мир проблему навязчивых страхов. Вопрос стоял в том, чтобы решить дилемму: должны ли навязчивые страхи, да и вообще многие неприятные эпизоды нашей небезгрешной жизни, вытесняться из памяти для того, чтобы забыть о них и не портить себе нервы, или же мы должны пытаться осознать их корни и причины и затем включить их в свое дальнейшее существование как вполне понятную и объяснимую вещь. И вот тогда в качестве разящего как меч аргумента проводник Смирнов привел свою историю. Он сказал нам следующее.
«Вы знаете, господа, в этом мире мне довелось увидеть и пережить многое, так что скажу вам без лишней скромности, что мало осталось вещей, которых бы я по-настоящему боялся. По-правде говоря, по-настоящему меня пугают всего две вещи. Первая – это предстоящая смерть. Смерти я боюсь с самого детства, и говорить об этом страхе мне, как, наверно и вам, слишком мучительно, и вытеснить навсегда его нереально, а осознать его корни – неподвластно человеческому рассудку. А второе – это зомби, которых я стал бояться совсем недавно, после моей последней встречи с Хосе Антонио Эбанисто, одним бывшим летчиком кубинских авиалиний. Познакомились мы с ним давно, в те счастливые времена расцвета советско-кубинской дружбы, когда я был еще молод, полон сил и энергии, и все у нас получалось. И вот, спустя много лет я встречаю моего дорогого Хосе Антонио в Москве. Конечно, мы оба довольно состарились с тех пор, и здесь ничего не попишешь, но все-таки меня неприятно задело его высохшее лицо, и, главное, его тревожный пристальный взгляд, обращенный ко мне, словно он был не всегда уверен, понимаю ли я его. К моему сожалению, я понимал его настолько глубоко, что продолжаю понимать и сейчас, мои милые друзья. За парой банок «Ягуара», пока мы гуляли, любуясь обновленной столицей, он рассказал мне свою историю. Это история любви.
Знакомство их состоялось достаточно давно, и в их встрече не было абсолютно ничего романтического: она работала стюардессой на его самолете, и все случилось как-то само собой, как оно обычно и бывает. Мне посчастливилось видеть ее пару раз, и это было что-то. Я не буду называть ее имени, вы поймете потом, почему. Эта девушка, а она была на одиннадцать лет моложе Хосе Антонио, она была самая красивая девушка в городе, она была там лучшая. Казалось, ее выразительное тело состояло из особой текучей субстанции – она никогда не бывала одинаковой, и глаза ее, только сейчас еще самые блудливые на планете, через секунду становились точно легированная сталь. Только вы не подумайте, что она была как жидкий робот из Терминатора-2. Просто вот, например, сейчас она горяча и подвижна, словно плазма, и говорит всякие глупости, но вдруг какая-то мысль приходит ей в голову, и она становится холодна и недоступна, и вопрос, который собирался ей задать, будто примерзает к глотке. А затем она могла сделать что угодно: заорать в полный голос любимую песню или предложить всем поехать кататься к побережью. Короче, Хосе Антонио был в полном восторге, он выглядел помолодевшим ровно на одиннадцать лет, и глаза его светились, как бриллианты.
Конечно, страсть их была настолько безмерна, что многие соседи по дому смогли навсегда избавиться от ночного храпа, и даже сам Хосе Антонио начинал понемногу утомляться такой любовью, но нельзя также и сказать, что у них там все было гладко, и счастье их длилось всего два месяца. Он был ревнив, как и большинство людей его породы, и лишь строгие порядки Фиделя помешали ему несколько раз устроить поножовщину, а стиль ее поведения, скажу я вам, очень и очень провоцировал мужчин, хотя, возможно, это была вовсе и не ее вина. Она же, в свою очередь, была своевольна, она знала себе цену и могла позволить себе все что угодно, любую выходку или каприз, отправиться вместе с ним в баре в мужской сортир или затеять драку. Конечно, потом были скандалы. Сумасшедший дом, скажу я вам, но, уверен, со временем бы все уладилось, они бы поженились и завели бы себе целую кучу детей и внуков, как это у них там полагается. Но случилось иначе.
Однажды они отдыхали в баре в небольшой компании, и, после изрядно выпитого, ей ни с того ни с сего захотелось вдруг станцевать специально для Хосе Антонио стриптиз прямо на их столике. Конечно, Хосе Антонио никак не мог позволить любимой сделать этого, учитывая коммунистический режим Кастро и темперамент местного населения, однако же она проигнорировала все возможные доводы, которые показались ей малоубедительными, взобралась на столик, и даже успела снять лифчик. И тогда он вдруг силой столкнул девушку вниз и наотмашь ударил по лицу. Она молча поднялась, развернулась и топлесс покинула заведение. Он остался, заказал себе бутылку и, только допив ее в одиночестве, пошел домой, обдумывая слова, которые будет говорить.
