Словарь содержит довольно развернутую характеристику около 400 единиц, содержащих, помимо обозначения и называния, негативно оценочную доминанту определения человека, с позиции вида его несоответствия советской системе. Тех единиц, которые представляют собой явления и оценки в реалиях и мотивах не так далекого, но все же прошлого, а потому забываемого, вытесняемого, а для кого-то и мало или совсем не знакомого. Язык и система, их породившие, будучи отчасти искусственными, довольно своеобразным и специфическим образом оказывались связанными с создаваемой ими реальной, советской, действительностью, понять и представить которую, видимо, все же необходимо для самых разных задач, не в последнюю, если не в первую, очередь, для исследовательских и дидактических. Предлагаемый словарный материал предваряется теоретической частью, смысл которой был в том, чтобы показать механизмы советизированной негативной семантики, в ее категориях и парадигмах. Книга может быть интересна не только как методологическое и дидактическое пособие, но и как источник все более забываемых и уходящих знаний о том недавнем еще, с исторической перспективы, социальном, психологическом и политическом эксперименте, который воплотил себя в коллективном сознании и действительности, прежде всего, своим языком.
Пётр Червинский (Piotr Czerwiński), профессор, доктор филологических наук, зав. кафедрой русского языка Силезского университета, специалист в области семасиологии, этносемантики, этимологии, семантического языка фольклорных традиций, автор учебников, словарей, монографий, компьютерных курсов. Имеет более 480 опубликованных научных работ (в Польше, России, Германии, Венгрии, Чехии, Словакии, Болгарии, Испании, Румынии, Литве, Белоруссии, Украине, Грузии, Латвии; около 100 из них помещено в Интернете, в международных журналах гуманитарного профиля). Основные (книжные) публикации: «Семантический язык фольклорной традиции», «Семантика слова в системе стихотворного целого (на материале поэзии С. Есенина и Д. Кедрина)», «Ступени Храма. Этапы этнического сознания. Эскиз модели Священной еврейской истории» (серия из пяти книг), «Номинативные аспекты и следствия политической коммуникации», «Наречие. Дидактический словарь», «Фольклор и этимология. Лингвоконцептологические аспекты этносемантики», «Семантико-операциональный язык для диалога с машиной», «Словари толкования сновидений. Заметки к строению интерпретативной модели», «Негативно оценочные лексемы языка советской действительности. Обозначение лиц», «Формы личных имен русского речевого употребления. Обиходно-нейтральные образования и некоторые их производные», «Язык советской действительности: Семантика позитива в обозначении лиц», «Патетизмы советского официоза в аспекте модулятивной семантики»; а также написанные в соавторстве: «Логика курса „Русский язык“», «Русский язык. Введение», «Русское произношение и правописание», «Теория и практика русской речи», «Толковый словарь иностранных слов. Общеупотребительная лексика», «Большой толковый словарь иностранных слов» (в 3-х тт.), «Энциклопедический мир Владимира Даля» (в 6-ти тт.), «Иностранные слова и словосочетания с ними» (в 2-х частях), «Лингвопсихологический учебник здоровья», «Иноязычная лексика русского языка (с методикой дидактической игры и творческих заданий)», «Мой язык и компьютер. Этимологический словарь иноязычной лексики русского языка» (в 2-х частях), «Metaphern des russischen sexuellen EGO. Ein linguopsychologisches Wörterbuch des aktuellen Sprachgebrauchs.» (серия выпусков), «Наречие. Семантика, правописание, речевое употребление» (в 2-х частях), «Аспекты лингвопсихологической диагностики партнерских отношений», «Язык сознания в его вербальных и невербальных реализациях», «Метафоры русского сексуального EGO: концептуальный подход к описанию лексики и составлению словаря». Научные интересы связаны с этнолингвопсихологическими проблемами языка и сознания: сопоставительная лексикология, словообразование, ономастика, язык политики и средств массовой коммуникации, язык поэзии и художественной литературы, современный речевой узус, развитие речи и интеллекта, прогрессивные методики обучения. Персональный сайт автора: http://piotr-czerwinski.narod.ru
Одной из определяющих черт советской идеологии, как известно, было особое отношение к человеку. Отношение как к средству, цели, объекту и материалу проводимых в жизнь социальных идей, называемых, тогда и впоследствии, утопией и экспериментом. Далекими от реальности и осуществления, по мнению одних. Реальными и достижимыми, согласно твердой вере других. Третьи, кто с интересом, кто с опасениями, приглядывались к тому, что получится, что делается и что из этого эксперимента выходит. Теперь, когда путь созидания этой псевдореальности, будем надеяться, пройден и советское время ушло, становится, стало ясно (во многом гораздо раньше, но далеко не многим), что то, что хотели создать идейные и политические создатели, отчасти им удалось. От той части, которая интересовала в первую очередь их самих. Всё остальное должно было им эту часть обеспечить и обустроить, и потому представляло собой то поле социально-психологического переделывания, которое укладывается в идею «формирование нового человека». Человеческий материал, как оказалось, особенно в массе, если за это дело приняться как следует, преобразованию поддается. Режимами (не только советским), базирующимися на общей для всех, а потому и единственной, признаваемой правильной, идеологии, в прошедшем веке, впрочем, как и во всей истории, данное положение удалось доказать. Особенностью советского социально-психологического эксперимента над человеческим естеством следовало бы считать поэтому не столько самоё такую задачу, не столько используемые для этого методы и приемы, не столько даже сам получившийся результат, сколько его историческую (в одно поколение) мгновенность, такую же, в одно поколение, сменяющуюся, переходящую во что-то другое, типологическую нестабильность и, при каком-то неясном, не планировавшемся, единстве, все же какой-то свой специфический, сугубо советский вид и типаж. Точнее было бы определить его галереей типов, поддающихся выявлению и описанию.
Сказанное, представляя собой итог размышлений над выбранным языковым и не только языковым материалом, может вызвать недоумение. Привычно думать, что всем известный советский социологический эксперимент не имел прецедентов – ни в смысле стоявших задач, ни в смысле методов и приемов, и уж тем более не в результате. Своей обнажающей откровенностью, установкой на полное разрушение, уничтожение прежнего во всех возможных его областях, на окончательно-бесповоротное искоренение всего препятствующего во имя нового, поражая умы, одних притягивая этим и завораживая, других отвращая, сам он, этот эксперимент, становился почвой, примером для подражания либо, напротив, отталкивания и неприятия – как беспокоящий, поскольку возможный, опасный либо желательный прецедент. Опасность его и возможность таились в природе податливого на обработку материала – человеческой массы, которую всегда, постоянно, тысячелетиями истории использовали все те, кто имел такую возможность, кто умел и знал, как это делать, и кто, не отказываясь от этого, для себя, своих выгод и целей, это делать хотел. Неожиданность советского прецедента в его отношении к человеку и обществу состояла (если воспользоваться подходящим для данного случая лингвистическим языком) в смене модальностей – модальности объективной на субъективную. С тем, чтобы использовать для своих субъективных, индивидуальных целей не тот объективно имеющийся материал, что есть, как это делалось раньше, а тот, который следовало, переработав, создать, из идейно воображаемой, субъективно желательной и ирреальной формы переведя его в форму объективную и реальную. И этот переработанный, приспособленный для себя, своих целей материал в дальнейшем использовать, по возможности непреходяще и перманентно.
