Андрею Смирнову следовало родиться в девятнадцатом веке в богатой дворянской семье. Он отлично проводил бы время на скачках, на балах, остроумничал в салонах, резался в карты, постреливал на дуэлях, кутил у цыган, бездельничал летом в поместье, треская крыжовник и портя дворовых девушек. Послереволюционная Россия двадцатого века Андрею была бы противопоказана, а Франция вполне подошла. Мюсье Смирнов-рантье жил бы с шиком и удовольствием, посещая модные курорты, слывя заядлым театралом и меценатствуя по мелочи. В Америке наследником в четвертом поколении большого бизнеса ему бы тоже понравилось: предки набили банки под завязку валютой – трать не хочу, покупай автомобили-яхты-самолеты, води знакомства со звездами Голливуда и топ-моделями, швыряй капиталами на аукционах, мелькай на страницах журналов, занимай первые строчки в рейтингах самых выгодных женихов. Андрей был прирожденным светским львом: мягким, обаятельным, в меру остроумным. У светских львов харизматичность – основной видовой признак. Но есть один малюсенький недостаток – они не умеют, не хотят и никогда не будут толком работать. Тратить они мастера высшего класса, тратят они красиво – с блеском, с талантом, восхищая окружающих. А способность зарабатывать в них не заложена от природы, как бывают не заложены способности к пению или рисованию.
В России образца две тысячи двенадцатого года настоящие светские львы встречались реже, чем один на десять миллионов. Эти штучные юноши были наследниками дедушек, мощно хапнувших народного добра в начале девяностых. Дедули наворовали очень много, но число дедуль было невелико, многодетных среди них не наблюдалось, кроме того, в наследниках значились особы женского пола и молодые люди, которые светскому безделью предпочитали активное умножение капиталов. В то же время, оно же наше время, почему-то пошла в рост порода липовых светских львов – без гроша за душой, но с большими самомнением и претензиями. Мою единственную и горячо любимую дочь Александру угораздило влюбиться в такого липового аристократа, в Андрея Смирнова.
– Маруся, тут ничего не поделаешь, – успокаивала меня Варвара.
Варя – подруга с детства, мы с ней как сестры, которые ссорятся-мирятся, но друг без друга жить не могут.
– Вспомни себя, – продолжала Варвара, – когда ты влюбилась в Игоря, никакая сила не могла тебя оторвать от него. Тетя Ира (так звали мою маму) чего только ни предпринимала. Она рта не закрывала, понося Игоря.
– Мама и виновата в том, что я вышла за Игоря.
– Как? – выпучила глаза подруга. – Тетя Ира говорила, что повесится, если вы распишитесь.
– Но ведь не повесилась. Чем больше хулила Игоря, тем сильнее я его любила. Долюбила до полного забвения. А потом, когда у нас все пошло наперекосяк, мама все время твердила: я говорила, я предупреждала.
– Выходит, тетя Ира была права?
– На сто процентов.
– Но с тобой ничего поделать было нельзя, как сейчас нельзя заставить твою дочь Сашку разлюбить Андрея.
– Можно!
– Как?
– Не знаю, но я придумаю. В этом мире можно добиться всего, если сильно захочешь и выберешь правильную последовательность действий. Ничего нельзя исправить только в другом мире, в загробном. Перед теми, кто ушел, даже повиниться невозможно.
Мы замолчали на несколько минут, упрекая себя мысленно за те горести, что доставили родителям, за невысказанную любовь, за недостаток внимания и заботы. Теперь не исправишь – наши родители умерли. Почему-то с годами о личной черствости задумываешься все чаще и чаще. Наверное, потому что перед глазами собственные дети.
– Значит, всего можно добиться? – Варвара прицепилась к моим последним словам. – Вот, например, мы с тобой: девушки нехрупкого телосложения, предпенсионного возраста – решили стать солистками балета Большого театра. Наша последовательность действий?
– Не доводи до абсурда, ты еще в цирковые акробатки запишись. Возможно все в пределах разумного. Реально молоденькой девушке увидеть истинный характер своего избранника? Реально! Значит, возможно.
Варя покачала головой в сомнении и зашла с другой стороны:
– Маруся! Но ведь Андрей очень милый…
– Не то слово! – перебила я. – Обаятельный, мягкий, воспитанный.
– И красивый.
– Стройный, высокий, лицо приятное, фигура спортивная.
– Влюбиться в него легко.
– С пол-оборота. Нужно быть слепой, чтобы не влюбиться в такого парня.
– Сашка не слепая.
– Ага, дура зрячая.
– Она дура не потому что глупая, а потому что неопытная. Свой опыт мы детям в голову не засунем.
– Да, – согласилась я, – у них еще понималки не выросли. Женилки сформировались, гормоны забурлили, а понималки спят.
– Нет таких слов, Маруся, которые бы ты сказала дочери, и она послушалась.
– Нет, – опять признала я. – Слова тут бесполезны. Если я ей скажу, что Андрей – это Обломов наших дней, она вообразит себя Ольгой Ильинской, которая пытается сделать из Облова активного члена общества. И то, что у Ольги ничего не вышло, Сашку не остановит. В молодости мы все считаем, что легко возьмем высоты, с которых скатились предыдущие спортсменки. Кроме того, относительно Обломова есть один важный аспект. Обломов – человек исключительно чистой души, абсолютной нравственности, без рефлексии в чем-то подобных героев Достоевского – князя Мышкина и Алеши Карамазова. Меня всегда интересовало, как бы повел себя Илья Ильич Обломов, окажись в доме Епанчиных или погрузись в проблемы семейства Карамазовых – извращенца-отца, неистового брата Дмитрия, болезненно-умного Ивана? Да и как Обломов справился бы с физиологической страстью, что возбуждали Настасья Филипповна и Грушенька?
– Литература – это замечательно, – перебила меня Варя, – но в жизни я не встречала ни одного князя Мышкина или Алеши Карамазова.
– Зато Обломовых избыток.
Я испытывала некоторое сожаление, потому что подруга не дала мне выговориться. В своей обычной манере она вернула меня с неба на землю. Варвара – человек исключительно практичный и приземленный, и профессия у нее нетворческая. Варя трудилась в коммерческом проектном бюро, отпочковавшемся в свое время от государственного проектного института. Варя тиражировала схемы водоснабжения и пожаротушения, внося минимальные изменения в шаблон, заложенный в компьютере. Восемьдесят процентов рабочего времени Варя проводила за чаепитиями и сплетнями по актуальным (читай – полученным из телевизора) проблемам с сослуживцами. Я работала в оазисе для гуманитариев, в академическом институте языкознания. Телевизора большинство моих коллег либо не имели, либо включали, чтобы узнать сводку погоды.
Много лет назад моя мама, презрительно кривя губ у, спрашивала:
– Почему ты дружишь с этой девочкой Варей? Она ведь… – мама подыскивала слово, мама умела словом убить, – травоядная.
