Хана Тук - Неправильные дети

Hana Tooke, Ayesha L. Rubio (ill.)

THE UNADOPTABLES

Text copyright © Hana Tooke

Illustrations copyright © Ayesha L. Rubio

First published by Puffin Books, 2020

The moral right of the author and illustrator has been asserted

© Смирнова Д., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

За все те годы, что Элинора Гассбик была директором сиротского приюта «Малютка-тюльпан», правила отказа от детей ни разу не нарушались. Вплоть до лета тысяча восемьсот восьмидесятого года. В последующие месяцы пятерых младенцев оставили на пороге «Малютки-тюльпана», и, несмотря на то что правила висели прямо при входе, ни один из них не был оставлен корректно.

Первый ребёнок появился ясным утром в конце августа, когда роса блестела на мощёных улицах города.

Брошенный младенец (надо сказать, что это была девочка), завёрнутый в розовое хлопковое одеяло, лежал на соответствующей ступеньке. У малышки были глаза цвета какао-бобов, а на голове топорщился светлый пушок. Однако тот факт, что второе правило форменным образом проигнорировали, не оставлял шансов на прощение. Младенца уложили в перевязанный изумрудно-зелёной лентой жестяной ящик для инструментов, как будто в подарочную упаковку.

– Фу! – скривилась Элинора Гассбик, с отвращением глядя свысока на кроху в жестяной коробке, а затем жестом приказала одной из сирот унести ребёнка. – Помести её где-нибудь наверху.

Сиротка кивнула.

– Какое имя написать на кроватке, хозяйка?

Директриса скривилась. Давать имена детям – утомительно, но необходимо.

– Хозяйка, у неё что-то с пальцами! Как так получилось?

Малютка сосала большой пальчик, издавая громкие чавкающие звуки, от которых у Элиноры Гассбик мурашки поползли по спине. Она сосчитала пальцы подкидыша. Действительно, на каждой руке оказалось по одному лишнему.

– Назови Лоттой.

Второй младенец появился неспокойным сентябрьским вечером, когда многочисленные деревянные ставни на окнах приюта гремели под порывами буйного ветра.

Сиротка зашла в столовую, где горели свечи: в руках девочка осторожно несла ведро из-под угля, словно это был букет цветов. Там что-то поскуливало. Заглянув внутрь, директриса к своему неудовольствию обнаружила младенца с чёрными волосами, завёрнутого в заляпанный сажей платок. Увидев Гассбик, малыш часто заморгал.

– Бедняжку бросили рядом с угольной ямой, – сообщила сиротка.

– Отвратительно! – каркнула Гассбик, имея в виду нарушение сразу второго и третьего правил. – Унеси его.

– Как назвать его, хозяйка? – нервно спросила сиротка.

Элинора Гассбик снова окинула недовольным взором ребёнка в ведре, его перепачканный углём носик и видавший виды платок, в который младенца заботливо укутали. Судя по всему, хлопковый платок прежде был ярким и красивым. Но теперь он приобрел мутно-серый оттенок, и на нём едва просматривался узор из чуть более тёмных серых овалов. «Как будто тухлые яйца рисовали на грязном мольберте», – подумала директриса.

– Назови Эгбертом.

Третий ребёнок появился неожиданно тёплым октябрьским полднем, когда дамы с лёгкими зонтиками фланировали по залитым солнцем улицам.

Сидевшая на скамейке во дворе Элинора Гассбик, одетая в самое лучшее платье с рукавами-буфами, открыла корзинку для пикника и, к своему ужасу, обнаружила младенца, ёрзавшего среди бутербродов с сыром и кусков миндального пирога. У малышки была копна рыжих вьющихся волос, и она беспрестанно гукала.

Ни хлопкового одеяла. Ни плетёной корзины. О верхней ступеньке и речи не шло.

Директриса зашипела пронзительно и громко, точно кипящий чайник. Младенец в корзинке сразу умолк, бровки сошлись вместе, когда он в страхе зажмурился. В окнах высоких узких кирпичных домов по всей улице замаячили любопытные лица, а дамы с зонтиками прервали променад. Элинора Гассбик, собравшись с силами, натянула на лицо улыбку, чтобы не смущать соседей. Сиротка пробилась к ней сквозь толпу.

– Минуту назад её здесь не было, – убеждённо сказала девочка, осторожно взяв кроху на руки.

– Унеси её, – процедила Элинора Гассбик сквозь стиснутые зубы.

– Да, хозяйка. А… имя?

Сиротка качала притихшую малютку и аккуратно выбирала семена фенхеля у неё из волос. Директрису пробрала дрожь.

– Назови… Фенной.

Четвёртый ребёнок появился сумрачным ноябрьским утром, когда покрывало тумана клубилось над каналом.

Раздалось дребезжание колокольчика: звонили из лодки и оповещали о том, что прибыли поставки. С помощью лебёдки, закреплённой снаружи, сиротка подняла бадью в дом. Как только груз показался из тумана, у Элиноры Гассбик задёргался левый глаз. В бадье лежал малыш в мешке из-под муки и с хмурой гримаской на личике. Внизу мешка были прорезаны две дырки, из которых торчали неестественно длинные ножки ребёнка.

Директриса втащила мешочного малыша внутрь, проклиная бедлам, постигший её приют.

– Одень его во что-нибудь, – гаркнула она стоявшей рядом сиротке.

Она посмотрела на хлипкие уши подкидыша, на его несуразно долговязые конечности, на выпачканные мукой волосы, торчавшие из головы под невообразимыми углами. На мешке оказались отпечатаны следующие слова: «МУКА СЕМОЛИНА»[1]. Директриса застонала.

– Назови его… Сем.

Пятый и последний ребёнок появился в декабре, при полной луне, когда созвездия ярко сияли на небосклоне Амстердама.

Элинора Гассбик отправила сиротку на крышу приюта, чтобы выяснить, что там за странный шум. Малышка, укромно оставленная за дымовой трубой, в корзинке, по форме напоминавшей гроб, лежала и радостно ворковала, уставившись в звёздное ночное небо. Волосы её были черны, словно полночь, да и глаза оказались почти чёрными.

Сиротка бережно унесла корзинку в дом, где кроха тотчас начала хныкать. Директриса протянула руку и ловко, даже не коснувшись младенца, выхватила игрушку, которую малютка сжимала в руках: тряпичную кошку, сшитую из мягчайшего амстердамского хлопка и одетую в отличный лионский шёлк.

Изнутри игрушки доносилось слабое тиканье, но директриса слишком громко выражала своё негодование, чтобы услышать его.

– Да это просто нелепость!

Она швырнула игрушку обратно в корзинку, на чёрное бархатное одеяло, в которое кто-то запеленал младенца. В углу одеяльца белой нитью было вышито имя: «Милу».

Приют «Малютка-тюльпан» представлял собой на редкость высокое здание, втиснутое в середину длинного ряда тоже на редкость высоких домов. На самом верхнем этаже девочка с удивительными тёмными глазами смотрела из маленького окна на замёрзший канал.