Да уж, походили, поездили.
Пособирали урожай, попили квасу на пологом бережку Вори, на излете жаркого дня, накануне душной, звездной тьмы. Практически уверен, что хранит еще земля-матушка тепло наших поп, плюс потом наших ладоней, потом сразу спин и затылков. В этом месте никогда не держится снег, этот условно-досрочный квадратный метр стороной обходят коровы, не приземлится на этой взлетной полосе спортивный самолет вражеской команды.
Очень хорошо видна упомянутая пядь территории из космоса, а также заметна она в приборах ночного видения – выделяется на общем тускло-зеленом фоне своей искристостью, изумрудностью радует истосковавшийся в дозоре глаз.
Что для меня этот клочок земли? Да в том-то и дело, что ничего, ноль, зеро, другими словами, начало всех бед, всех искривленных без моего ведома тропинок, которые завели в поганую, болотистую местность, где нет ни сучка, ни задоринки, ни моей любимой черники. И ничего я не жалюсь – я просто доказываю, что даже квадратный метр нелюбимой площади может быть судьбоносным. Что говорить о любимых метрах, о вожделенных объемах, о целых городах и странах?
Скитаясь, перекатываясь по полю, заглядывая в окна незнакомых домов и думать не можешь, что всего-то через девять с половиной суток заноет, защемит, засосет – и вспомнишь запах гречневой каши в Заречном, аромат недоваренных пельменей в тихой столовой. Почему не пришла Наташа, учительница пения? Наверное, надо было дождаться у назначенных дверей дома культуры, да и надо ли было спешить на автобус, лететь через полконтинента, чтобы с порога подвергнуться подозрениям, чтобы ввергнуть себя в полосу недоразумений.
Может и прав был начинающий режиссер Саидов, когда в ресторане Заречного, открытого специально к нашему приезду, судорожно, торопясь выкрикивал, что виноваты евреи. Какие евреи, в чем виноваты? Пойди узнай у Саидова, который непримиримо уже закрыл глаза и сбросил холодную закуску вместе с тарелками на пол. А прошло всего четыре дня по возвращении потянуло в Заречный. Захотелось упасть щекой на расчищенную Саидовым скатерть, заглянуть в его закатившиеся глаза и прошептать:
старик Саидов, московское "Динамо" проиграло шестую игру подряд, женщина, которой я привез из Сибири стеклянный шар, как символ совершенства обвинила меня в халатном отношении к свету на кухне и остаткам пищевых отходов. Сейчас я усну, Саидов, но успею тебе сказать: да, евреи виноваты. Я сам хотел бы стать евреем, чтобы повиниться, чтобы заела совесть. Но я не могу – у меня пожилая мать, неиспользованный отпуск и долг в четыре червонца царской чеканки. Однако должен добавить: кроме евреев, виноваты татары. А ты ведь татарин, Саидов, ты чистокровный, полноприводный татарин, токтамыш. Хоть и родился ты по документам в Ташкенте, но нас не проведешь – не узбек ты, а татарин, я говорю. Ты виноват, ты и евреи.
Поэтому хватит валяться головой на бывшем гостеприимном столе. Вставай, выметайся из поселка, лети в свой Ташкент к своим татарам, передай им привет. Передай, что их татаро-еврейская карта бита. Пусть крепко-накрепко задумаются, с кем они, на кого они, куда заведет их железнодорожная колея, недавно протянутая через могучие пески узбекских степей? Ты сам, Саидов, дойди до конца, пощупай тонкими своими пальцами наконечник тупика в конце полотна. Понял, что это обман, догадался, что купили вас за стакан кумыса, за пучок черемши?
Да открой ты глаза!
Хочется назад, а нельзя. И сидишь – тоскуешь, идешь спотыкаешься: надо, надо вернуться, пора восстановить, напомнить о себе. Иначе, какая к черту жизнь. Какие на фиг гармонии. Я выгораю, червивлюсь, засыпаю после 150-ти, мне скучно до невроза – если не могу вернуться. За что ограничения во времени? Что за причинно-следственная связь – впервые вижу, не признаю, отсылаю подальше. Я буду там, я там уже сижу, листаю утреннюю газету. Раиса подает чай. А тосты? – улыбаюсь, лукаво выглядывая поверх страницы. Раиса заливается своим обвислым смешком и вытирает пальцы в капельках теплого растительного масла о бока. И в этот момент, то ли как обычно, то ли совершенно внезапно – щелк! – тосты готовы. Я подхватываю мертвый на участках продления смех хозяйки и непроизвольно, опустив газету с фотографией Кевина Костнера под стол захожусь неприятным гоготом. В кафе так рано никого не бывает – мы можем позволить, дать шанс застрявшим со вчерашнего вечера запасным эмоциям. Продолжая всхлипывать, Раиса идет на кухню за тостами.
