Пятиминуток Маруся не любила.
В тесную ординаторскую набивалось человек десять. Люди приносили с собой резкие запахи – бензина, духов, шампуней, собак, еды и табака. Кроме того, сразу начинали шуметь, двигать стулья, смеяться.
Смех Маруся тоже не любила. Почти так же, как и прикосновения. Не любила, когда брали на руки, тискали, гладили, тормошили. А на пятиминутке почти каждый это делал. Хватали подмышки, поднимали над землей и спрашивали сюсюкающими голосами: «Ну, киса, как прошло твое дежурство? Что нового в отделении?»
Отбиваться было бесполезно. Маруся покорно висела, растопырив передние лапы и вытянув задние, и молча смотрела на державшего ее. В таком виде ее передавали из рук в руки, и кто-нибудь обязательно говорил: «Ну и глаза! Смотрит и не сморгнет!»
В человеческие слова Маруся никогда не вслушивалась, их всегда было слишком много. Но знала, что вскоре людям надоест таскать ее по воздуху, и потому терпела. Висела, не шевелясь, и никогда не выпускала когти.
Когда ее наконец-то ставили на пол, встряхивалась и уходила к бабе Маше.
– Явилась? – спрашивала та, и Маруся согласно щурила глаза.
Баба Маша никогда не брала кошку на руки, говорила сердитым голосом, но Маруся знала: баба Маша рада ей.
– Опять наши врачи собрались болты болтать? А ты и сбежала? Спрятать тебя?
Маруся коротко мурлыкала и терлась об ноги.
– Ну, иди, иди, поспи чуток.
Баба Маша открывала заветную дверь, и Маруся проскальзывала в кладовку. Прыгала на среднюю полку и зарывалась в стопку чистых простыней. От белья умиротворяюще пахло лекарствами и немного стиральным порошком.
– Легла? – спрашивала баба Маша и, услышав согласное «мр-р», запирала дверь снаружи.
Маруся оставалась одна – в полутьме и тишине бельевой.
Устраивалась поудобней и начинала прихорашиваться – тщательно вылизывала шерсть, мыла лапками уши. Почистившись, укладывалась спать – собиралась в клубочек и закрывала глаза.
Сны Марусе снились преимущественно белого цвета. Неопознанные белые фигуры беззвучно скользили по белому фону. Было немного скучновато, но спокойно.
Проснувшись, Маруся никогда не помнила красок, которые видела накануне.
И в этом была благость.
Ровно в двенадцать часов в замке поворачивался ключ, и раздавался голос бабы Маши:
– Выходи, закончился профессорский обход, теперь твоя очередь.
Маруся поднималась, вальяжно потягивалась, пушила хвост и придирчиво его осматривала. Хвост был, как всегда, великолепен.
Довольная, Маруся спрыгивала с полки и выходила из бельевой. Каждый раз пыталась в знак благодарности лизнуть бабу Машу, но та отмахивалась:
– Иди уже, ласковая ты наша. Больные заждались.
Маруся поднимала хвост трубой и начинала свое шествие по коридору.
В коридоре она встречалась с людьми.
Люди в отделении были большие и маленькие.
Большие люди назывались врачи, сестры и мамочки.
Врачи и сестры были белые. Вели себя властно, говорили громко. Те, которые сестры, сильнее пахли лекарствами, наверное, потому что часами раскладывали таблетки по кучкам.
К таблеткам Маруся относилась спокойно. Садилась на подоконник и смотрела, как ловко сестры двигают руками по коробочкам. Кто-нибудь обязательно спрашивал: «Ну что, Муська, валерьянки хочешь?» В этом месте Марусе полагалось щуриться и переступать лапами. Если она этого не делала, ей начинали пихать под нос дурно пахнущие пузырьки. Дело было даже не в пузырьках, а в том, что сестры огорчались отказом. Вокруг них начинали клубиться бледно-зеленые облака.
Вообще, в отделении цветных облаков было много, на любой вкус. Врачи и сестры испускали зеленые или фиолетовые сияния, но они были неопасными и быстро исчезали.
Вот и теперь по коридору навстречу Марусе шла сестра, окруженная изумрудной аурой.
Поравнявшись с Марусей, сестра присела на корточки и потрепала кошку по загривку. Как обрывок радиопередачи, Маруся услышала мужской голос: «Ты должна понять мои обстоятельства. Я не могу сейчас принимать никаких решений. Моя жена…». Сестра убрала руку, и голос умолк так же неожиданно, как раздался.
Маруся подняла голову и недоумевающе взглянула в лицо человека.
– Хорошая ты, Маруся, верная и честная, – сказала сестра, выпрямляясь. И пошла дальше по коридору.
А Маруся еще некоторое время стояла, наблюдая за зеленым свечением, тащившимся за человеком, как хвост.
Только когда хвост скрылся за поворотом, кошка двинулась своей дорогой.
Впереди, у развилки коридора, стояли мамочки.
Мамочки ходили в разноцветной одежде и пахли по-разному. В отличие от врачей говорили сбивчиво, часто умоляюще. И постоянно плакали.
Слезы интересовали Марусю куда больше, чем смех. Увидев плачущего человека, подбиралась ближе и пристально вглядывалась в глаза, пыталась понять, каким образом оттуда могла вытекать вода.
Мамочки светились красным или, редко, оранжевым. Судя по всему, красный цвет причинял мамочкам неудобства, и они все время пытались от него избавиться. Оставляли красные следы везде – на банкетках, на дверях, на стенах. В первые минуты следы светились так же ярко, как и сами мамочки. Потом начинали темнеть и в конце концов превращались в темно-коричневые пятна.
Баба Маша дважды в день смывала пятна, но мамочки пачкали отделение снова и снова.
Вот и сейчас, стоило Марусе приблизиться, как люди потянули руки, наперебой стали гладить.
Красное свечение стекало с их пальцев и запутывалось в длинной белой шести.
Больше, больше, больше. Ярче.
Маруся ощущала свечение как легкий зуд на коже, однако стояла смирно. Таковы правила игры. Без обряда поглаживания Марусю не пускали туда, где ей было по-настоящему интересно – к маленьким людям.
Маленькие люди действительно были маленькими, некоторые только чуть покрупнее Маруси.
Маленькие люди постоянно лежали в своих кроватях. Многие даже не шевелились. Лежали с закрытыми глазами, но не спали, Маруся в этом была уверена. Маленькие люди тонули в половодье красок – пронзительно-синих, густо-желтых, тревожно-пурпурных.
Маруся подходила к ним поближе, обнюхивала. Потом ложилась около и смотрела на многоцветье. Таращила и таращила глаза – до тех пор, пока радуга не накрывала и ее. Тогда Маруся засыпала.
Сны ей снились веселые. Маруся прыгала среди красок, которые становились нитками. Она лапами свивала из них шары и подбрасывала вверх. Часть шаров улетали по воздуху, точно невесомые облачка, часть – раскатывались, как тяжелые клубки, по полу. Некоторые просто лопались с забавным треском. Маруся любила играть с разноцветными шарами.
Просыпалась она отдохнувшая и голодная. Выходила в коридор, где ее подкарауливали мамочки. Опять наперебой гладили и причитали. Маруся терпеливо сносила прикосновения, потому что за ними следовала вкусная еда из пакетиков. Маруся ела, а мамочки стояли вокруг и плакали.
