© Екатерина Нейфельд, 2016
© Яна Нейфельд, дизайн обложки, 2016
© Наталья Нейфельд, иллюстрации, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
О чем ты мечтаешь? Напиши. Когда говоришь о мечте вслух, она рассеивается по воздуху и разбивается о первую встречную стену. Сегодня в мире очень много стен. Поэтому не говори о мечте, лучше напиши ее. В буквах, этих маленьких черных закорючках, есть магия. Они цепляют самое важное из хаоса сознания и подсознания, закрепляют это важное в реальном пространстве. Напиши. Я начну, помогу тебе.
Хочу вдохнуть аромат своей книги. Чтобы собранные по крупицам важные для меня вещи поселились на хрустящих страницах и согревались мягким светом абажура. Чтобы кто-то живой и настоящий, на соседнем сиденье или за сотни километров, тоже вдыхал мою книгу. И, засыпая, клал ее под подушку…
В бесконечном онлайне теряет смысл написанное слово «привет». Всё время о нём забываю. Это всё равно, что смотреть на человека часами, сто раз проходить мимо и вдруг, ни с того ни с сего, решить поздороваться. Зачем «привет», если мы вживую попрощались так давно, что теперь сработает только ускорить шаг, обнять до хруста и промычать это «привет» куда-то в шею.
В коротких сообщениях и так слишком мало знаков, чтобы тратить их на пустые приветствия. Сразу – к делу. Возвращайся скорее.
Я научилась чувствовать своё детство. Солнце, вкусный воздух, какая-нибудь деталь для ассоциаций – вот набор, чтобы смотреть картинки.
Девятая весна. Серая ветровка с железными пуговицами. Слякоть, солнечные полосы, кучка красных жуков-солдатиков. Не понимаю, почему некоторые из них ползают по двое, скрепившись попами? И как может второй ползать задом? Ему, наверное, неудобно. Спасаю пленника – разделяю палочкой.
Зима. Длииинная горка, а рядом – короткая, но крутая, для отважных. Сотню раз вниз-наверх. Варежки на резинке, мокрые, а потом – твердые, заледенелые. Сосульки свисают с шерстяных штанов. Хохот, горящие ледяные щеки. Внезапные, но тягучие сумерки. Не уютно, чувство сиротства в этих сумерках. Домой!
Вся одежда развешана по батареям. На столе густые щи, едим вприкуску с луком.
А ещё зимой забираюсь под елку и честно жду чуда. Подарки приоткрыты, и оттуда – запах шоколада и мандаринов.
Сентябрь. После лета портфель кажется тяжелым – ноют плечи. Обложки для тетрадей делает бабушка: достает из дивана огромный моток целлофана, клеит утюгом в обложки. Нюхаю чистые тетрадки.
Октябреноябрь. Самодельный дождевик с красной тесемкой. Фиолетовые резиновые сапожки с объемной картинкой-грибом будто разговаривают с лужами, листями и жижей: «хлюп-хлюп-хлюп». Осенью хожу медленно. Мечтаю.
Первый снег. Прошу бабушку достать из сарая санки. На полозьях скрепит земля. Толкаешься, толкаешься ногами – не едут. Тогда просто сижу и разглядываю снежинки на варежках. Ближе, внимательнее – тают.
А когда лето, то пальцы желто-зеленые от одуванчиков. В обуви – песок. Розовый велосипед, бадминтон, фантики под стеклом. Переулки, заборы, срубы и шалаши. Скрип фляги с водой. Запах сена. В сене искали ягоды, нашли – пряные, подсохшие. Вкусно…
Дочь любит книги. Видит новую, с яркой картинкой – замирает, распахивает глаза, тянет к ней ручки, осторожно заглядывает внутрь. За моими, толстыми взрослыми книжками, тоже тянется. И чем настойчивее ее не пускаю – тем яростнее она пытается добраться. Увидев книжку знакомую, подпрыгивает на месте, визжит радостно, и уже по-хозяйски листает, находит любимые картинки. Дочери восемь месяцев, руки еще не слушаются её как следует. Резкое движение маленьких пальчиков – и страница трещит, рвется, сминается. А вместе с ней – трещит и сминается моё сердце. Собираю оторванные кусочки и быстро соображаю: где же у нас скотч?
В моём детстве у нас дома был книжный госпиталь. Первого раненого бойца притащила в дом мама, со склада макулатуры. Сильно потрепанная серо-бурая пачка листов – зачем она взялась их спасать? Но мама села за операцию. Приготовила гипсовые повязки: ровные полоски бумаги, промазанные свежесваренным клейстером. Подобрала страницы – наложила повязки. Обложке сильно досталось. На ней ничего нельзя было разобрать, она вся напоминала кусок старой скатерти, залитой чаем. Мама, как опытный пластический хирург, сделала книге лицо. Обернула разбухший «чайный» картон новой белой плотной бумагой. Достала гуашь, нарисовала на обложке Незнайку: синяя шляпа, оранжевые штанишки, веселый рот, хитрые глаза. Для верности, надела пациенту маску: утюгом склеила из целлофана. Реанимированная книга стала любимой. Много лет мы слушали на ночь рассказы о приключениях маленьких человечков в Солнечном городе и на Луне.
С тех пор мы регулярно приносили раненых из библиотеки и лечили. Кажется, я специально выискивала на полках самые тяжелые случаи: инвалидов, от которых уже то ли стыдливо, то ли с отвращением отводили взгляд. Несла их домой бережно, чтобы не рассыпались, накладывала гипсовые повязки-полоски, делала им новое лицо. Мне хотелось, как говорят в американских фильмах, «дать им еще один шанс». Чтобы они еще были нужны и любимы.
Но был у меня и безнадежный пациент. Алиса Кира Булычева потеряла где-то несколько важных страниц. Ну, как если бы человек потерял безвозвратно ноги: жить можно, но… Однако, человека можно любить и без ног. Можно даже любовно придумать, какие были ноги: наверное, стройные, с аккуратными квадратными ногтями, и родинка была у щиколотки.
В нашем доме в Николаевке сорок пять картин. Их авторы – Эрна, Наталья и Яна Нейфельд, мои прабабушка, мама и сестра. Было время, когда картины путешествовали по выставкам. Тогда дом пустел и словно слеп. Последние несколько лет картины живут здесь. Я давно здесь не была, а когда приехала, то словно впервые их увидела и вдруг многое про нас поняла.
Неизвестная
Прабабушкины картины – в позолоченных гипсовых обрамлениях. Вторую половину жизни она провела в посёлке Канадей. Там, конечно, не было багетных мастерских. Бабушка сама распиливала фанеру, натягивала холсты, сама лепила рамки. Эрна Абрамовна работала учительницей, а живопись была её хобби. Изобразительному искусству она училась сама, копируя полотна художников.
Одна из таких учебных копий висит у нас в центре гостиной: у «Неизвестной» Ивана Крамского есть близняшка, сделанная Эрной Нейфельд. Хотя нет, это не близняшка. Наша «Неизвестная» мягче, женственнее, в её глазах больше доброты, чем гордости. Я с рождения привыкла видеть «Неизвестную» такой. Позже, когда узнала и оригинал, определилась сразу и навсегда: наша девушка лучше, она тёплая, а у Крамского – снежная королева.