Это происходит почти каждую ночь. Я просыпаюсь от грохота, от непонятной какофонии звуков, рождённых в ночи. Мне так страшно, что я не могу взять телефон и посмотреть сколько сейчас времени. Сквозь приоткрытые шторы падает оранжевая полоска света. Она должна быть похожа на солнечный свет и приносить облегчение, но вместо этого показывает тень костлявых пальцев. Какофония затихает, страх отпускает меня. На телефоне 2:15. Почему именно это время? Стираю пот с лица. Надо встать, размять ноги. Перелезаю через жену, завернутую в одеяло. Она никогда ничего не слышит, хоть звуки настолько громкие и близкие. У двери комнаты, бросаю взгляд назад. Костлявые пальцы все ещё на месте, а на кровати больше нет человека, только бесформенный ком. Проглатываю страх и иду на кухню. Здесь больше света. Луна перебивает свет фонаря, Луна светит мягко и успокаивающе. Надо налить воды в стакан, станет легче. Очень аккуратно подхожу к окну. Стекло прозрачное, словно его и нет. Лучше было бы грязным, так точно ничего не пролезет. Становится темнее, лунный свет уходит, а вместо него появляется далёкий стук металла. С каждым разом он становится все громче. Страх снова хватает меня, а я падаю на пол. Стук все больше похож на шаги чего-то огромного, холодного и тяжёлого. С закрытыми глазами тоже страшно, но не видно костлявых пальцев приближающегося чудовища. Шаги все ближе и ближе, а мне все труднее сдерживать крик. Всё затихает. Медленно поднимаюсь и смотрю за окно. Конечно там никого нет, время прошло, меня не нашли.
Сегодня луна, опять беспокойно. Опять суечусь без надобности, как в том романе. Только у меня – коньяк. Наливаю в стакан, бокалы для радости, стакан в самый раз. Только налил, залаяла собака, а я вздрогнул. Не надо меня осуждать, мне сегодня тревожно. Как затихло, сразу выпиваю целиком, авторитетно. Тихо ставлю на стол стакан, без лишнего шума, его и так будет достаточно. Сначала ничего. Потом внутри горит, потом гаснет. Холодно, страшно. За дверью шаги, их слышно даже с балкона. Собака молчит, но я знаю, она там внизу, только и ждёт, когда я расслаблюсь. Но ничего, теперь мы с коньяком вместе. Теперь можно посмотреть в лицо луне, спросить её зачем она меня мучает. Но пока не слышу ответа. Наливаю ещё. Снова нет. И ещё, и ещё, и ещё…
Утром хорошо, голова болит, зато тревоги нет. Но это тоже пока, скоро будет стук в дверь, жалобы, полиция. Луна, так и не ответила, впрочем, как и всегда.
С соседнего балкона вопросительным взглядом меня поприветствовал доцент Шишкин. Ответил я ему разведёнными в стороны руками, потому что после памятной, для некоторых постояльцев, ночи Мария Генриховна, владелица заведения, где мы пребываем, запретила продавать мне коньяк. Шишкин, конечно, расстроился, но виду не подал, а стал смотреть в даль задумчивым профессорским взглядом. Профессором ему не удалось стать, по той же самой причине – из-за коньяка. Я смотрел на Шишкина и думал, почему людей, у которых проблемы с коньяком, хотя проблемы толком и нет, не клеится с наукой? Они ведь целыми днями смотрят на цифры, кричат и ругаются из-за них. Иногда, конечно, они вставляют в свою писанину и буквы (Шишкин мне показывал), но понятнее от этого не становится, только споры разгораются ещё больше. А выход какой? Тут уж известно – коньяк. И вот выходит какое дело, пускай ты даже профессор (ну почти), или же труженик другой сферы, почти любой, выход ищется на дне рюмки. Я, конечно, объяснял профессору, что меня луна тревожит, но он сказал, что она лишь отражение на дне стакана. Всё-таки зря ему не дали профессора.
Или вот "Айвазовский", другой наш сосед. Зовут его Савелий Микишин, но для всех он Айвазовский. Савелий приехал откуда-то, где нет воды, вот совсем нет. Не в том смысле, что отсутствие ванной комнаты повлияло на его состояние, а в том, что ни реки, ни озера какого нет. А здесь море, прям с балкона его видно, так близко, только руку протяни. Меня-то особо не трогает за душу, а вот Савелий целыми днями смотрит. Вот он смотрел, смотрел, а потом попросил привезти ему мольберт, краски и кисти. Мария Генриховна сжалилась и достала всё необходимое. Это ещё были благословенные деньки, когда мы с профессором распивали коньяк в ожидании картины Савелия. Профессор считал, что никакого шедевра не будет, я же, напротив, говорил, что шедевр будет, да ещё какой. И вот, несут Савелия на руках, он в стельку, а в руках холст. На холсте абсолютная мазня, вызывающая исключительно жалость к художнику. Тем же вечером мы вернули "шедевр" творцу, а я и говорю, мол, Савелий, ты, конечно, прости меня за вопрос, но где ж ты выучился так писать? Савелий открыл тумбочку, достал коньяку, разлил по стаканам (признаю, мы пришли к нему со своей тарой).
