Посвящается Ришару и Режине, без которых не было бы этой книги.
Посвящается Мариз.
«Саванна до самого горизонта, саванна, что трепещет под жаркими ласками восточного ветра», – как писал Леопольд Седар Сенгор[1].
Посвящается Фаделю, которому, возможно, суждено жить в преображенном мире.
Тихо ты попрощался со своей жизнью[2].
Ален Сушон «Оркестр Ланн-Бриуэ»
Maryse Conde
Le fabuleux et triste destin d’Ivan et Ivana
* * *
Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.
© 2017 by Editions JC Lattès
© Финогенова А., перевод на русский язык, 2023
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023
В утробе
или
«замкнуться в ореховой скорлупе»
(У. Шекспир. Гамлет. Акт II)
Словно дождавшись сигнала, неведомая стихия завладела близнецами. Откуда она взялась? Что ей нужно? Им казалось, что некая сила неумолимо влечет их вниз, вынуждая покинуть теплое и уютное обиталище, где они провели все это время. Постепенно их ноздри наполнил запах, до того чудовищный, напоминающий гниющие отходы, что они пустились в это вынужденное бегство. Тот из них, у кого между ног рос бутончик, пытался обогнать второго, поминиатюрнее и устроенного иначе, причинное место которого было похоже на глубокую прорезь. Первый протискивался головой вперед по узкому тоннелю, чьи стенки потихоньку растягивались.
До этого момента им было известно лишь одно состояние. Быть вместе неразрывно – такова была их повседневность. Им не было дано иного опыта, кроме как касаться друг друга и вдыхать терпкий, но приятный аромат, окружавший их со всех сторон. В обители, где они провели долгое время, было сумрачно. Ни проблеска света. Зато в него проникали всевозможные звуки. И среди их бесчисленного множества они мало-помалу научились узнавать голос, принадлежавший, как стало им понятно, той, кто их носила. Нежный и мелодичный, всегда различимый, он казался им средоточием гармонии. Порой, однако, он переплетался с другими голосами, более резкими, не такими родными и прелестными, которые вдруг превращались в настоящее улюлюканье, в какофонию хаотичных, с металлическим призвуком трелей.
Два эмбриона продолжали свое нежданное нисхождение, как вдруг очутились в тоннеле с твердыми стенками, и он показался им бесконечным. Затем их принесло в округлое пространство, необычайно трепещущее, подвижное. Преодолев и его, они были безжалостно выброшены на плоскую поверхность, и в глаза им ударил ослепительный свет. Кто-то взял и поднял их в воздух, и эта хватка пришлась им так же не по нраву, как и внезапная режущая яркость. Оба инстинктивно поднесли к глазам кулачки, чтобы как-то защититься. В этот же миг неведомый прежде ветер наполнил их легкие, перебив дыхание, ротики их невольно раскрылись, и они, не сговариваясь, одновременно испустили истошный крик. Затем их бесцеремонно окунули в теплую жидкость без запаха и без вкуса, ничуть не похожую на ту, привычную. Потом их во что-то завернули, и они вдруг осознали свою телесность. Их положили на чью-то мягкую и упругую плоть, чей чудеснейший аромат мигом проник им в ноздри. Какое блаженство после чудовищного путешествия, которое им пришлось совершить! И они изможденно уткнулись в грудь той, кто носила их в себе и кого они знали только по голосу. Оба с жадностью впитывали ее запах, учились прикосновениям. С изумлением, взахлеб сосали из мягких сосудов, наполненных пахучей жидкостью, которые вложили им в ротики. Этот миг стал началом их жизни.
А вот что нашептывала на ушко своим близнецам сама Симона:
– С рождением, мои дорогие детки, мальчик и девочка! Вы так похожи, что чужой глаз легко мог бы вас перепутать. С рождением, слышите! Жизнь, которую вам суждено прожить, сколько отведено, не устлана лепестками роз. Кое-кто скажет, что жизнь – злодейка, кто-то назовет ее жестокой мачехой, другие – старой хромоногой клячей. Но ничего! Я положу вам под головки подушки из легких облаков, и пусть они принесут вам прекрасные сны. Жар моей материнской любви не уступит даже солнцу, что освещает наше скорбное существование. Добро пожаловать в мир, мои детки!
Первые месяцы новой жизни оказались для близнецов мучительны. Они никак не могли привыкнуть к жизни порознь: спать в отдельных колыбельках, купаться по очереди, один за другим сосать из бутылочки. Поначалу стоило одному из них залепетать, заплакать или раскричаться – другой тут же охотно подхватывал. При помощи этой изнурительной для окружающих синхронности они тянули время своей разлуки; но мало-помалу мир вокруг них стал приобретать формы и цвета. Первым, что вызвало у них восхищение, был луч солнца. Он проник в хижину через распахнутое настежь окно и упал на циновку, где лежали близнецы, наполняясь по пути забавными фигурками, почему-то страшно их развеселившими, а смех их напоминал перезвон колокольчиков. Они быстро запомнили свои имена, ласкавшие ухо, и принимались в волнении мотать ножками, услышав знакомые слоги, которые так легко укладывались в памяти. Но они не знали, что кюре церкви в Ослиной Спине[3], толстый и туповатый человек, всерьез отказывался крестить их.
– Как так! – в возмущении обратился он к Симоне. – Ведь у них и отца-то нет, а ты придумала такие имена – Иван и Ивана! Хочешь, чтобы они безбожниками выросли!
По правде говоря, в ее роду появление на свет двойняшек и даже более уникальные случаи были не редкость. Еще в XIX веке ее прапрадеда Зулему, первого из уродившихся пятерняшек, пригласили на Всемирную выставку в Сен-Жермен-ан-Ле, как живой пример того, что может достигнуть потомок рабов, вдохнувший благотворные пары цивилизации. Он носил галстук и костюм-тройку, так как стал главным землемером страны. Кроме того, он совершенно самостоятельно выучил множество оперных арий, просто слушая программу на Радио Гваделупы под названием: «Классика? Именно так, классика!» К тому же он был одарен любовью к музыке, которая позже передалась всему его потомству.
Позже они обнаружили, что такое море и песок. Как чудесно он струится теплыми струйками сквозь их пухлые пальчики с розоватыми ноготками-ракушками! Каждый день Симона везла их в тачке, заменявшей коляску, в одну из бухточек под Ослиной Спиной, и морской бриз, вторя могучему материнскому шелесту волн, нежно оглаживал их личики.
