Александр Воробьев - Неволшебник

Это был день премьеры в самом обычном, неприметном, но отнюдь не захудалом кинотеатре. Всё было подготовленно: плёнка склеена, звук отрегулирован, костюм вычищен и с заботою выглажен. И вот уже одна примечательная деталь: он настолько волновался, что даже и не подумал, кому он будет показывать свой костюм в одинокой комнате технического оборудования.

Алёша не сказать, что был очень любопытным пластилиновым человечком. Принимая во внимание тот факт, что жил он в мире не только пластилиновом, но и состоящим из двух цветов, – чёрного и белого, – становится ясно, что если он от других жителей этого мира и отличался, то худо-бедно, разве что. Внешность его была вполне располагающая, пускай и не то, чтобы привлекательная: голова его была кругленькая, ножки и ручки как продолговатые колбаски, и не толстые, и не худые, и не длинные, и не короткие, а туловище – как туловище. В целом, за некоторыми исключениями, он был такой же, то есть чёрный с некоторыми блеклыми пятнами, а не белый с небольшим осадком чёрного, как многие любили себя считать. Это и вправду занимательно, если задуматься: среди населявших этот мир пластилиновых людей, большинство, согласно авторитетному ПДСО (Пластилиновому Двуцветному Статистическому Опросу), верили, что они цвета именно белого, как некоторые выразились, «с оттенками чёрного», а не чёрного с редкими проблесками белого. Но Алёша, в отличие от них, был иного мнения о себе, и вот почему.

Цвет порой был и вовсе больной темой для здешних обитателей. Некоторым нравилось высматривать в себе серый цвет, как-то логически умозаключать свою «чёрно-белость», однако, это часто приводило к конфликтам и ссорам: говорили про таких, мол, многое себе позволяют, смешивая; мол, не положено. Поэтому и видели себя, во многом, или белыми, или чёрными. В этом-то и причина того, что самым распространённым и, к слову, уже вошедшим в моду чувством между «пластилинами» и «пластилинками» стало разочарование: когда двое влюблялись друг в друга, что происходило крайне редко, то через короткий промежуток времени их пластилиновую сладость резало обидное огорчение, что, дескать, вот, мне верилось изначально, что у тебя чёрного лишь оттенок, а оказывается, что это белого у тебя несколько пятен. Алёше довелось однажды влюбиться, и, не желая уделять время длительным и затруднительным размышлениям о своеобразии сосредоточения в себе этих двух цветов, он предпочёл заклеймить себя чёрным навсегда.

Алёша вспомнил о времени и посмотрел на часы. Убедившись, что у него остаётся каких-то восемь минут, он вновь осмотрел себя с ног до груди, сбросив подбородок на грудь и выбросив руки слегка вперёд. Он снова пришёл в замешательство: ему было сложно понять, что было чернее – его костюм или он сам.

Если присмотреться к предметам, с которыми работает человечек, или, тем уж более, к собственно результату его труда, то на плоскость очевидного выходят черты и характерные свойства уже упомянутого человечка – вот так было с Алёшей и «Дружбой», которая его отражала.

Фасад «Дружбы», выполненный в стиле, как говорил Алёша, «бедного рококо», прерывался равноудалёнными и регулярными водосточными трубами, уходящими вниз с искривлением и чувством какого-то одиночества, невзирая на свою множественность. Причина того в том, что никаких муниципальных проектов, позволяющих облегчить сток дождевой воды, не было, и это означало, что пришлось бы, так или иначе, иметь дело с лужами. По мнению Алёши, трубы несколько нарушали гармоничную композицию облика здания, но, пускай он, как и все остальные, никогда не видел и не слышал дождя, он верил, что установить эти трубы было верным, предупредительным решением.

Вырезание заметных, пусть и вполне однотипных узоров на «Дружбе», открывшее любовь Алёши к изобразительному искусству, заняло гораздо больше времени, чем созидательное и бережное соединение бездушной машиной пластилиновых кусочков в монолитную прямоугольную фигуру, что вело к созданию почти каждого всё ещё стоящего в этом городке здания и делалось на специальных заводах. Впрочем, само здание Алёшей было только куплено, а затем вручную украшено и обустроено под облик кинотеатра, поскольку изначально, ещё задолго до описываемых событий, эта постройка также служила заводом по производству построек.

Объявления, афиши и прочие рекламные инициативы были Алёшиной попыткой вывести его заведение из спектра «средне» в спектр «чуть выше среднего». Иногда даже, что вполне замечательно, Алёша раздумывал, расписывая задумку в своём дневнике в глубине квартиры многоэтажного дома, вместо букв «КИНОТЕАТР», высившихся на крыше здания и однозначно и исчерпывающе представляющих предназначение этого заведения, выставить буквы «ТЕАТР КИНОИСКУССТВ». Идея эта им была вскоре отклонена, поскольку, по его расчёту, длины здания не хватило бы для таких длинных слов, а иначе буквы должны были быть маленькими, что Алёшу, при всём желании изменения, никак не устраивало. Именно поэтому, исходя из того же дневника, «Дружба» никогда и не собирала полный зал, а оставалась таким местом, куда бы пошли только заскучавшие на вечерней прогулке парочки за полупустым, но лёгким времяпрепровождением, или просящие милостыню за очередной подачкой, в надежде разжалобить хозяина, который – последние-то знали – был мягким. Это положение усложнялось и навязываемой Алёше конкуренцией от кинотеатра, находящегося в здании по соседству. То был так называемый «Grand Palais», или «Большой Дворец». Примечательным образом, здание «Grand Palais» было не изготовлено на заказ, а также было выкуплено, пусть и не в таком обрюзглом состоянии, как Алёшин бывший строительный завод, ведь служило некогда многоквартирным домом, потерявшим привлекательность свою для горожан из-за всё понижающегося качества жизни района. Как следует из дневника, Алёша предполагал, что сетовать государство может разве что на свою нерасторопность в отношении установки водосточных труб.

Коли выразиться так будет уместно в данном контексте, «во "Дворце”» проходили показы фильмов первой величины – по популярности, но не обязательно по качеству. Алёша часто был свидетелем толп, в нетерпении собирающихся в очереди длинным червем, извивающимся при своём погружении вовнутрь, но хозяев никогда не видел; всё же, он однажды заприметил автомобиль, к которому подошёл и над которым склонился один вышедший из кинотеатра некто в час крупной премьеры, пока зрители томились в зале в предвкушении финала; между тремя, добавляя двоих в автомобиле, состоялся краткий разговор, после чего машина тронулась, а вышедший из кинотеатра возвратился. Кто был владельцем, а кто был руководителем «Grand Palais» этот случай не прояснил.