С севера надвигалась навь.
Сквозь переплетение ветвей Игнат пытался разглядеть набухающее снежной тяжестью небо. Красноватые стволы сосен темнели, словно кто-то медленно закрашивал лес черной акварельной краской. Ветер перебирал хвою, и лес наполнялся сухим шорохом – так могли шуршать жуки в спичечном коробке или крысы в сыром и темном погребе.
Игнат прислушался, пытаясь уловить в стылом осеннем воздухе перестук дятла, или шорох встревоженной куницы, или треск сухостоя.
Ничего. Только мерное дуновение ветра, только шуршание сосновой хвои.
Мальчик знал, отчего лесные жители попрятались в убежища: они тоже чувствовали приближение нави.
– Бу!
Раздавшийся прямо над ухом голос заставил шарахнуться и обернуться. А Званка – эта невыносимая резвушка Званка – заливисто хохотала и приговаривала:
– Испугался, Игнашка-дурашка! Испугался, Игнашка-замарашка!
В ее голосе не было злобы, поэтому Игнат никогда не обижался на подругу. К тому же она всегда защищала Игната перед местными хулиганами, когда те освистывали и кричали вслед: «Дурак! Дурак пошел!»
Отсмеявшись, девочка примирительно сказала:
– Обиделся? Не обижайся, но видел бы ты себя со стороны!
Она усмехнулась снова, и на щеках появились ямочки. В озерной сини глаз мутили воду бесенята.
– О чем задумался-то?
Игнат снова задрал подбородок и ткнул пальцем в вышину:
– Там. Навь идет.
Званка проследила за его жестом. Искрящиеся глаза погасли, налились тревогой.
– Брось. Это снежная буря.
– С первой снежной бурей приходят навьи, – возразил Игнат. – Так бабушка говорит.
Он почувствовал, как рука девочки стиснула его плечо, и удивленно посмотрел на подругу. Глаза девочки расширились от испуга. Две тугие косы лежали на плечах, как подрубленные серпом пшеничные колосья. В волосах стеклянными гранями поблескивала голубая заколка-бабочка, подаренная Игнатом на прошлый Званкин день рождения.
– А баба Стеша когда-нибудь видала их? – шепотом спросила девочка.
Игнат покачал головой.
– Не, не видала. Да и как бы она тогда до своих лет дожила? Навьи никого в живых не оставляют. Зато рассказывала мне, как рассказывали ей, что навьи в прошлом году Красножары дотла спалили, а пацанов с собой забрали.
– Ой! – Званка подняла на Игната взгляд, полный страха и любопытства. – А мертвяков? Видала?
– Мертвяков видала. Собирала однажды бруснику на болотах да замешкалась. День на убыль пошел. Тут-то на болоте огни и зажглись…
Званка пискнула, прижалась к его плечу.
– Выбираться начала, вот и вечер, – продолжил Игнат. – А как из болота выходила, тогда и увидела мертвяка. Рассказывала: поднялся он из трясины, как высохшая коряга. Зеленые волосы лицо закрывают, руки скрючены, к ней тянутся. И запах такой, словно яйцо протухло.
– Фу! – Званка сморщила курносый нос. – Не хотела бы я с таким встретиться. А девушек болотных видала?
– И девушек видала. Все молодые, тела насквозь просвечивают. Жалуются они очень. Тяжко, мол, под гнетом трясины спать. А ходят они по миру, потому что душегубов своих ищут. Найдут – и зацелуют до смерти, утянут в болота.
– И какую только пакость в наших краях не встретишь! – воскликнула Званка и обвела взглядом притихший лес, будто ожидая, что из-за ближайшей сосны к ней потянутся скрюченные руки мертвяка. – Идем домой, а?
И потянула Игната следом, ступая по узкой тропе. Из-под ботинок доносились сухие щелчки.
«Будто жуков давишь, – подумалось мальчику. – Жуков-мертвеглавцев, что водятся глубоко под землей и питаются гнилым мясом…»
Он надеялся, что навь не дойдет до родной деревеньки. Может быть, разродится снегом где-то в тайге, распоров брюхо об острые иглы сосен. Или свернет на запад и осядет туманом в бескрайних болотах.
– А ну как дойдет?
Игнат понял, что задал вопрос вслух. Званка метнула недовольный взгляд.
– Ну что ты, в самом деле? – прикрикнула она. – Хватит пугать! Нет никаких чертей и навий, ясно? Зима наступает, просто зима! Нешто в школе не учился? Так каждый год бывает!
– Бабушка говорит, навьи…
– Даже если есть, – перебила Званка. – Тебе-то что бояться? Они тебя не тронут, дурачка. А я вот расскажу бабушке Стеше, как ты сегодня к Жуженьскому бучилу ходил, она небось тебя ремнем пониже спины приласкает.
– Тебя саму родители ремнем приласкают, – буркнул Игнат.
– Кто ж тебе поверит? – усмехнулась Званка.
Игнат опасливо оглянулся через плечо: тучи на горизонте слились в исполинскую шевелящуюся пелену, и она подрагивала, будто шкура раненого зверя.
– Ой! – Званка остановилась, поджала ногу. – Да помоги же!
Игнат подал руку. Девочка оперлась о его плечо, начала стягивать с ноги стоптанный башмак.
– Иголка попала. Батя все обещал новые пимы купить, только ярмарки все поразъехались. Придется в город ехать. Федотыч подвезти обещал, когда грузовик починит.
Она принялась вытряхивать попавшую в ботинок хвою, шмыгая от усердия носом. Подтянула сползший носок, аккуратно заправила выбившиеся шерстяные гетры.
– В одном ты прав, вредный Игнашка-букашка, – сказала Званка. – Становится чертовски холодно!
– Возьми мою парку, – предложил Игнат.
Он взялся за пуговицы и принялся расстегивать старенькую оленью курточку, но Званка остановила его.
– Заболеешь, а мне снова черничное варенье тебе носи? Вот уж дудки!
Она пригладила растрепавшиеся косы, вздохнула. Игнат заметил, как взгляд скользнул за его плечо, туда, где шевелилась пелена туч.
– Пережить бы зиму, – строго, совсем по-взрослому сказала Званка. – Пока дома тепло – никакие черти не страшны. Протянем до марта, а там новая буря придет.
– Это какая такая буря?
– Известно какая: весенняя. Помнишь, старшие говорили? Прилетит с востока птица вещая, голова человечья, принесет с собой весну. И где она взмахнет левым крылом – там потечет вода мертвая. А где взмахнет правым – живая.
– Выдумки это, – без уверенности проворчал Игнат.
– Куда им! Ты ведь у нас – великий сказочник!
Званка рассмеялась, но потом посерьезнела, склонила набок голову.
– Игнаш, а Игнаш? А я тебе нравлюсь?
Мальчик исподлобья глянул на подругу. В ее сощуренных глазах снова заплясали бесовские огоньки.
– Только честно, ну?
Игнат неловко повел плечами, опустил взгляд.
– Нравишься…
И почувствовал, как на его плечи легли ладони.
– Тогда поцелуй меня? Прямо сейчас.
– Ты чего это? Чего смеешься, а?
– Вовсе я не смеюсь, – голос Званки был серьезен, решителен. – А вдруг мы с тобой последний раз видимся? Вдруг меня навь заберет, что тогда? Я ж ни разу в жизни не целовалась. А ты… ты не расскажешь никому. А если и расскажешь – кто поверит?
– Что ты ерунду-то говоришь? – Игнат почувствовал, как от ее прикосновений начинают разливаться теплые волны.
