– Это самый близкий путь к свету, – торжественно объявил Толстый. Наверняка, вычитал где-то. – Через тьму.
В школе его дразнили жирдяем и свиноматкой, но друзья уважительно звали Толстым или, редко, Егором. Толстый сам, кажется, почти забыл звучание своего имени и вместе со всеми недоуменно оглядывался, стоило бабушке завопить: «Егорушка, домой!»
– Чем ниже, тем лучше, – проскрипела Тамара.
Все кроме Толстого поморщились от звуков ее голоса. Никто Тамару не любил. Вся сухая, костлявая, она напоминала уродливое растение, лишенное полива. Блеклая и бесцветная, Тамара безо всякого интереса смотрела на мир через узкие прямоугольные очки, привыкнув, что ее не замечают, она ни во что не ставила остальных.
Что-то не так было с ее горлом, в нем вечно копились сопли, и там так зловеще клокотало и булькало, что никто не решался над этим шутить. Тамара скрипела, хрипела, откашливалась – это было невыносимо для любых, даже не самых чутких ушей.
Они вчетвером сидели в подвале и мерзли. В теплый августовский день никто не догадался захватить даже легкой рубашки или кофты ради этого маленького приключения. Подвал был сырой и темный. Воздух здесь стоял затхлый, но в то же время вокруг реяли какие-то морозные сквозняки, по странной причине не приносившие ни дуновения свежего воздуха.
Вниз от основного помещения, заваленного гнилыми досками, уходила еще одна лестница, частично скрытая под водой. Оттуда то и дело несся плеск, и Тамара с улыбкой заверила всех, что это крысы.
Никита хотел сказать, что крыса – это она сама, но сдержался. Как и остальные, он пришел не для того, чтобы препираться и выяснять отношения, а чтобы раз и навсегда все изменить.
Вообще, их должно было быть шестеро. Сакральная шестерка, как сказал Толстый: шесть человек, которые узрели шесть знаков на шестой день после их первой встречи. Не самой первой встречи, конечно, – знакомы они с детства, а после той особой встречи, что организовал Толстый. В этот раз Миша и Аня не пришли, но лучше бы не пришла Тамара. Никита знал, Соня тоже так думает. Соня, которая с третьего класса смотрела сквозь Тамару и никогда не обращалась к ней напрямую.
Свечки не желали загораться, огонек каждый раз тух, то ли от сквозняков, то ли от сырости, а то и от недостатка кислорода. Толстому приходилось тяжелее всего: заговорив, он тут же начинал задыхаться, горло Тамары привычно клокотало.
– Неважно, что двоих из нас сегодня нет, – сказал Толстый. – Мы теперь навсегда связаны духовно.
– Их тени сейчас здесь, – глухо пророкотала Тамара, сужая глаза за стеклами очков, будто бы силясь разглядеть незримое.
– Мне тут надоело, – пожаловалась Соня, потирая замерзшие плечи, но не сделала попытки уйти.
– Сейчас-сейчас, – Толстый не оставлял надежды разобраться со свечками.
Удалось зажечь одну, ее поставили в центр нарисованного мелом на полу круга. Вдоль него вилась вязь из матерных надписей и математических примеров – Тамарина идея; она утверждала, что математика представляет собой высший пример порядка в нашем мире, а мат – отражение первозданного хаоса, вместе это как инь-ян, вселенная в ее совершенстве.
Стоило ей высказаться, как очевидной стала даже схожесть слов: мат и математика – порядок через хаос. Все сходилось одно к одному и убеждало в правильности избранного пути.
– Давайте, – прошептал Толстый, и все, привычно закрыв глаза, сложили руки в собственно-выдуманных молитвенных жестах.
– Мы взываем к Свету, – повторили все хором. – Зажгись! Зажгись! Зажгись!
Затем двое из них принялись беспорядочно изрыгать матерные ругательства, а двое других – выкрикивать математические теоремы.
– Укажи нам путь! – взвыл Толстый. Начал он мощно, но сорвался на фальцет.
Они открыли глаза, и каждый стал вглядываться в темноту за плечом другого.
– Идет, – прошептала Соня.
– Идет, – повторила Тамара, а за ней и Толстый.
– Здесь, – откликнулся Никита.
Волна поднималась от кончиков ног. Мягко скользила по икрам, коленям, бедрам… Холод больше никого не беспокоил и дышать стало легче, как будто в этом затхлом сыром помещении кто-то разом открыл все окна. Но дело было не в чем-то внешнем, все это шло изнутри. Искры божественного света зажигались у каждого из них прямо в груди.
Во время первой встречи они смеялись и шутили над тем, что делают. Но шутки прекратились, когда они по-настоящему почувствовали свет, к которому взывали безо всякой на то надежды.
Ощущение благодати продержалось недолго, но все же чуть дольше, чем в прошлый раз, потихоньку тепло начало отступать.
– Быстрее-быстрее! – засуетились все.
Толстый протянул руки к центру круга и остальные повторили его жест.
– Свеча, – сказал он.
– Нет-нет, давай камень!
Кто-то предложил что-то еще. Свет уходил, тепло спускалось по затылку.
– Свеча! – рявкнул Толстый, и они вчетвером направили силы на свечу, понимая, что время утекает.
И снова никто не смог уловить перехода, только свеча стояла на полу – и вот уже парит над кругом и плавно поднимается выше.
– Влево! – предложила Соня, и все руки потянулись в одну сторону – свеча поплыла к стене.
Тепло уже спустилось ниже плеч.
– Мало-мало! Что еще? – крикнул Толстый.
– Давайте без рук? – это Никита. Телекинез был его мечтой с раннего детства.
Тепло в районе живота.
Все опустили руки и поднатужились, напрягая лица, хмуря брови. Свеча дернулась и упала.
– Все, – махнул рукой Толстый и повалился на спину.
– Слишком быстро… – простонала Соня.
– Надо идти ниже, – сказала Тамара.
– Да откуда тебе известно? – в который раз возмутился Никита. – Что за бред? За Светом, наоборот, надо идти выше!
Это был не первый их спор. Тамара утверждала, что истинный Свет исходит из ядра Земли. Не стоило путать его со светом солнечным или каким-либо еще оптическим явлением, говорила она, и хотя «Свет» – это просто название, а сам феномен гораздо сложнее, это все же именно Свет в самом настоящем смысле этого слова.
Чаще она и несла подобную лабуду, но знала все равно больше всех их вместе взятых, поэтому переспорить ее было невозможно. Никита подозревал, что большинство идей, предложенных Толстым, на самом деле, исходили от нее. И это его немного пугало.
– Ниже. К Свету, – повторила Тамара, и все поняли, что придется искать новый подвал.
Никитиным знаком стала упавшая звезда. Точнее, ее металлический каркас, рухнувший с крыши шестиэтажного дома (важная часть знака, отметил Толстый) прямо Никите под ноги. Еще шаг – и его бы расчленило. Каждый раз, как он думал об этом, внутри холодело, но он чувствовал и сильнейшую гордость – что-то там, великое и могущественное, его избрало. Что-то ответило на его призывы.
Никита позвонил Мише и Ане, спросил, почему их сегодня не было. Он все еще был на подъеме после явления Света.
