Если бы XIX век оставил нам одну только любовную лирику – нужно было бы признать: век удался! Это особенно отчетливо видно теперь, в начале XXI века. Циники скажут: никакой любви не было тогда, да и сейчас нет. Есть половые отношения и проч. Правда, духовно развитые люди им тут же возразят: мир есть любовь. Сразу же хочется добавить: стих есть любовь. Любовь упрятана в стихе, как росток в зерне. Больше того: любовь и в сознании современного человека, современного россиянина часто все еще связана с ритмом строк, со строфами, с чередующейся рифмой.
В нашей книге – лирика четырнадцати поэтов. А это четырнадцать способов говорить о любви. Четырнадцать мелодий, связующих нас с XIX веком. Некоторые из этих четырнадцати поэтов находились в состоянии влюбленности всю жизнь. Другие любили лишь однажды. Но почти всегда любовь русского поэта была и высшей точкой его жизни. Любовь ценилась выше ума, она была нужней морализаторства и рациональной философии, граничила с высоким безумием. Эта любовь терзала ночами, не уходила днем, становилась стержнем и смыслом бытия поэтов.
Век любви начинается с Пушкина. Его лирика переплетается с этим чувством постоянно, резко и страстно. Таковы же вначале и пушкинские влюбленности: краткие, острые, бурные. Полячка Собаньская и графиня Воронцова, Амалия Ризнич и Наталья Оленина – полыхнув яркими зарницами, они вскоре погасли. Однако две женщины оставили неизгладимый след в судьбе и в поэзии Пушкина. Это Анна Керн и Наталья Гончарова. И хотя Пушкин в письмах отзывался о Керн слегка пренебрежительно и даже грубовато, а жене своей давал в письме чаще всего светские и хозяйственные наставления – стихи, с этими женщинами связанные («Я помню чудное мгновенье» – это о Керн, «Мадона» – это о Гончаровой), стали недосягаемыми вершинами русской поэзии. Это говорит о том, что стихи и от писем, и от прозы весьма отличаются. В стихах может «сказаться» то, чего в здравом уме ни один человек не скажет. Так, может, истина – в стихах?..
Что же до Пушкина, то в конце жизни он стал сдержанней в порывах. Пушкин не остыл, просто понял: увлечения – множественны, любовь – единична.
Тяжелодум и однолюб Дельвиг, увлекшийся одно время взбалмошной Софьей Пономаревой, содержательницей модного салона, любил, кажется, только свою жену – баронессу Дельвиг (урожденную Салтыкову). Правда, любовь его, поначалу светлая, песенная, стала постепенно превращаться в жестокий романс: жена была ветрена и особой взаимностью мужу не отвечала. Чувство утраты единственной любви, возможно, стало одной из причин ранней смерти Дельвига.
«Певец пиров и грусти томной» Евгений Баратынский[1] любовью тоже не разбрасывался. И хотя в молодости он немало написал о сильфидах и вакханках, о непостоянных красавицах (все о той же Софье Пономаревой, об Аграфене Закревской), после женитьбы стал ценить любовь длительную и верную. Пушкин назвал как-то Баратынского «задумчивым проказником». Баратынский и впрямь много думал. Даже любить и проказить со временем стал он как бы в задумчивости и в полусне. Нельзя обойти вниманием и то, что в его мрачноватых стихах, написанных в 30–40-е годы, как бы предчувствуется и его небывалая смерть от любви: поэт умер в Неаполе, напуганный внезапным нездоровьем жены. Жене (урожденной Анастасии Энгельгардт), у которой глубокомысленный доктор стал внезапно подозревать воспаление мозга, сделалось лучше. А вот разволновавшегося поэта спасти не удалось.
Счастливей был Языков. Его поэзия весьма гармонировала с его радостной и мало чем отягощаемой любовью. Поначалу любовь эта была идиллической – к «музе» Александре Воейковой. Позже – к вполне земной цыганке Тане (Татьяне Дмитриевне Демьяновой), знаменитой тогда певице. Не слишком терзаясь изменами и изредка меняя предмет привязанности, буйный «стихоборец» Языков в любовные пропасти не падал, но, правда, и до вершин волшебного чувства не всегда добирался.
А Федор Тютчев, дважды женатый и много раз влюблявшийся, письма писал чаще всего своей второй жене Эрнестине (урожденной баронессе фон Дернберг). Однако любил при этом другую. И это опять говорит о том, что стихи и проза жизни мало в чем сходны. Самая большая любовь Тютчева погибла, к несчастью, не в стихах, а в реальной жизни: Елена Денисьева умерла, оставив поэта до конца дней безутешным. Но в поэзии Тютчева она продолжала зримо присутствовать. Ну, а в конце жизни Федор Иванович все-таки понял, что крепче всего он был привязан к Эрнестине Тютчевой. Иначе как объяснить эти посвященные ей строки:
Все отнял у меня казнящий Бог:
Здоровье, силу воли, воздух, сон,
Одну тебя при мне оставил Он,
Чтоб я Ему еще молиться мог.
Тяжка была любовная доля «косаря» Кольцова. Отец чуть не силой пытался женить поэта на нелюбимой женщине. Любил же Кольцов крепостную девушку Дуняшу. Ей он посвятил прекрасные стихи «Если встречусь с тобой». Любовь эта была грубо и трагически оборвана. Правда, в конце жизни поэта посетило еще одно сильное чувство: его буквально испепелила страсть к Варваре Лебедевой (Огарковой). Здесь все точь-в-точь как в кольцовских песнях: то верх блаженства, то беспробудное горе.
Без особой взаимности осталась любовь юного Лермонтова к Наталье Ивановой, а затем и его любовь к Варваре Лопухиной и к Екатерине Сушковой. И хотя он обессмертил их имена и образы в стихах, в повседневной жизни встречи с этими женщинами были скорей терзающими и ранящими, чем приятными, и кончались, как это часто и случалось у Лермонтова, «горечью и злостью».
Яков Полонский все больше живописал любовь экзотическую: то тифлисскую, «авлабарскую», то вольную, цыганскую. Но уже будучи признанным мэтром «чистого искусства», он вдруг посвящает Чехову удивительное стихотворение «У двери», где жажда реальной, а не придуманной любви внезапно вспыхивает в семидесятилетнем старце с новой силой.
Олимпиец и классицист Аполлон Майков и к любви относился по-олимпийски. Однако между историческими картинами Греции и раннего славянства, слегка разбавленными любовными сценами, вдруг да и прорвется тонкая нота иной любви: земной, сиюминутной, весенней, нежной. И здесь предмет нежности – жена поэта.
А вот Аполлон Григорьев был в любви явно несчастлив. Особенно в конце жизни. Еще в 1851 году Григорьев близко сошелся с семьей одного из своих коллег по Воспитательному дому (там Григорьев преподавал словесность). Аполлон Александрович, тогда уже человек солидный, семейный, влюбился без памяти в одну из дочерей своего коллеги. Звали ее Леонида Визард. Она была изящна, талантлива, умна. Но по характеру эта девушка была очень сдержанной. Григорьев даже в сердцах называл Леониду Яковлевну, имевшую черные, как у цыганки, волосы, пуританкой. В 1857 году Леонида вышла замуж за инженер-поручика М.Н. Владыкина. Счастье поэта было разрушено. Не об этом ли погибшем счастье – залихватски тоскующая «Цыганская венгерка»? Во всяком случае, некоторые исследователи ясно видят профиль Леониды меж строк этой знаменитой вещи.
