Ян Фабр - Ночные дневники. Избранное

Красота: магия вуду, которая может исцелить тело или отравить его.

Ночь принадлежит мне.

Я рисую все мои фантазии.

Моя ночь – пространство без запретов.

Я – одинокая тень

в таинственном саду.

Нам необходимо вернуть церемонии.

Особые обряды.

Новые инициации.

Потому, что будущий художник вновь начнет «делать» настоящие вещи.

И он станет тем, кто будет знать тайные предписания для того, чтобы их «делать».

Я рисую – как дышу.

Иногда слишком быстро.

Тогда я бросаю на бумагу мои мысли,

а по ним – капли пота.

Я хочу научиться рисовать

на языке с прямотой,

озаренной светом робости.

Ясное мышление.

Как такое возможно,

когда мой собственный отец считает, что я до сих пор не научился рисовать?

Потерянная традиция?

Заниматься искусством, пребывая в уверенности,

что тебе под силу

влиять на процессы в сознании.

Для Герды, моего косметолога, –

моя радикальная ранимость.

Для других специалистов-моралистов –

моя необузданная страсть.

Художник – словно шахтер.

Он копает все глубже, добираясь до новых артерий.

Каждая из артерий снова ведет к новой артерии.

И нет единственного, окончательного ответа.

(Мое ухо – шахта, я должен слушать!

Но к кому или к чему мне нужно прислушаться?)

Я сожрал каталог.

Потому что меня переполнила зависть!

Я хочу видеть (так же, как он).

Йозеф Бойс.

Провидец.

Современный алхимик.

Его глаза – гипнотизирующие лучи.

Занимаюсь любовью со льстивой Гердой

под моим собственным памятником.

У женщин абсолютная привилегия в недозволенном.

Женщины имеют доступ за пределы границ.

Женщины знают, что мы, мужчины-женщины.

The lonely ranger.

Тьен Мейлеманс хочет жить только со своими картинами.

С женщиной:

«Сегодняшние чудеса формируют завтрашнюю рутину».

С живописью:

«Сегодняшняя рутина формирует завтрашние чудеса».

Новая революция

произойдет,

но не во внешнем мире,

а в нашей собственной плоти.

Герда экспериментирует с мейк-апом и использует меня в качестве модели. Я выгляжу как красивый трансвестит.

(С художником происходят метаморфозы?)

Люди никогда не перестанут мастурбировать и меняться.

The Arabian Prince from the Tales of a Thousand and One Nights (1978, performance photo print)

Я хочу увидеть все, что можно, в этой стране.

Каждую субботу и воскресенье я хожу во все галереи, куда угодно, где проходит выставка «хоть чего-то».

Я ищу искусство,

но найти искусство сложнее, чем золото.

Ночная акция.

На площади Хрунплаатс, на остановке 2-го трамвая, я встал на колени и прижался носом к трамвайному рельсу.

И так я прополз до трамвайной остановки «7-я Олимпийская аллея».

Полз я четыре часа, тридцать шесть минут и двенадцать секунд.

Я только что вошел домой.

Колени, шея и нос у меня жутко болят, но спать я буду отлично.

Route of tram 2 followed with the nose in the rails (25.3.1978, performance)

Я в полусне из-за снотворного,

но все равно пишу в этой тетрадке.

Может быть, я пишу,

чтобы исчезнуть,

чтобы мечтать,

чтобы жить,

чтобы существовать,

чтобы заново открыть для себя нежность,

потому что я превратился в бесчувственного мудака.

Я смотрю на звезды.

Это мертвые тела.

Проводить время в компании мертвых тел –

в этом есть что-то божественное.

Потому что это так интимно и анонимно.

Я нахожусь в ядре солнца.

Я выгораю изнутри.

Я что-то создаю.

Я снова прячусь в моем тайном укрытии.

Готовлюсь к поэтической войне.

(Поэзия в действии.)

Я хочу на всю жизнь сохранить мышление ребенка, чтобы всегда восхищаться красотой, чтобы она вела меня.

Я не совсем понимаю, но чувствую это физически.

Открыв рот, жадными глазами смотрел на старых неизвестных мастеров, возвеличивших страдания Христа.

Стигматы, открытые раны.

Это алые губы, кровящие рты, менструальная кровь.

Современная тень

заблудилась

в средневековом городе.

(Иногда я становлюсь привидением.

Иногда я – не я.

Ян Фабр – сколько меня существует?)

Я хочу отдать мое тело на растерзание пыткам.

Дать ему страдать от боли.

Дать ему умереть.

Дать ему воскреснуть.

Чтобы в этом процессе смерти и возрождения

оторвать мое тело от реальности

и отдать его в дар искусству.

Я купил лезвия «Gillette».

И в крошечном номере отеля порезал себе лоб.

Выпустил кровь моих мыслей.

Получилась серия прекрасных рисунков.

(У меня было приятное тревожное чувство, как будто я делал что-то запретное.)

Я придумал декорации для пьесы Рене Ферхейзена.

Ее будет ставить Новый фламандский театр.

Играть будут в театре «Анкеррёйт».

Декорация – нагромождение разного хлама, который я набрал в мусорных баках и в пункте сбора вторсырья.

То, что другие люди считают мусором, я использовал для моих декораций.

Иллюстрация перепроизводства в нашем обществе потребления.

У меня полно шрамов.

Это знаки ран.

Сегодня я фотографировал эти эротические пенетрации – по отдельности.

Может, мне надо устроить экспозицию из всех моих рисунков кровью и фотографий шрамов?

Единственный язык, на котором я отлично говорю, это «антверпенский».

И, видимо, меня невозможно понять, потому что в театре мне приходится повторять все по десять раз.

Неуверенность.

Страх провалиться.

Я не говорю по-французски.

А на английском я говорю, как Тарзан.

И как же мне выжить на интернациональной сцене искусства?

Рычать и визжать, как львы и обезьяны!

То есть остаться собой и следовать своим инстинктам.

Смогу ли я стать художником, который прячется за своими скульптурами и словами?

Но при этом пытается оставаться слугой жизни.

Моя семья – это какая-то греческая трагедия.

Моя собственная мать напилась и попыталась поцеловать меня взасос.

Большое искушение.

Все возвести в «проблему».

Я слушаю мои рисунки, нарисованные синей ручкой «Bic».

Я нарисовал много разных огромных рисунков биком и все заснял на четыре мини-пленки и записал на кассетный магнитофон.

Рисунок – партитура.

Симфония – рисунок.

Моя маска появляется, когда я становлюсь палачом металлов.