Глава 1. Неожиданное решение
Квартира номер сто двенадцать, по мнению ее домового, была «нехорошей». Все факты ясно говорили о том, что нечистой силы там достаточно и без него. Каждое утро в квартире царили невыносимый бардак и кутерьма, устраиваемые хозяевами при сборах на работу и в школу. Понедельник, в этом отношении, конечно, был особенно эпичен.
Домовой любил наблюдать, как разворачивались события нового дня. Он уютно устраивался в кухне, на микроволновой печи, потому что очень уважал прогресс, и чесал свою шикарную бороду. Посреди кухни стояла хозяйка с растрепанными рыжими кудрями, в халате с надписью «Возвращайтесь в Буревестник!» и одной рукой отчаянно сыпала в тарелку с молоком шоколадные шарики для дочери, а другой уже размешивала сахар в чае – для мужа.
– Глаша!!! Есть в этом доме хоть один чистый носовой платок??!! – раздался раскатистый голос хозяина, который только вчера вернулся из очередной командировки и привез не только подарки, магнитики и бодрое настроение своим домашним, но также и огромный чемодан с вещами, которые валялись теперь на каждом шагу вперемешку с разноцветными шуршащими пакетиками.
– Маам, Мам!!!! Сегодня последний день сдачи денег на планетарий, давай прямо сейчас, там уже панораму десятой планеты вроде показывают! Вот топаем на третьем уроке смотреть! А рубашка где моя красная, не знаешь?! А юбку, юбку новую клетчатую ты погладила мне?! Там молния на пуховике у меня сломалась, я в осенней сегодня пойду, все равно зимы нет, какая разница в чем мне грязь месить, да??? – это вопрошал бодрый голосок такой же, как мать, рыжей хозяйской дочери.
Хозяйка закрыла глаза и глубоко вздохнула. Домовой, любивший сдержанность, оценил это положительно. Максимально спокойно подбирая слова, она ответила:
– Стопка платков лежит в шкафу на второй полке. Арина, деньги уже в твоем рюкзаке, наряды на вешалках, за пуховик я бы тебе сейчас выписала от души, но уже нет времени. Дуйте за стол!
Домовой отметил про себя, что у нее хорошо поставленный голос.
– О! Так и есть! Нашлось ведь все! – хозяин уже бодро направлялся на кухню. Следом прискакала и девчонка.
Наблюдать завтраки, также как обеды и ужины, домовой не любил, ибо ему с хозяйского стола ничего не перепадало, а взять самому не позволял кодекс чести. По сути, у него же было в кухне место, где должны оставлять кашку домовым люди, но его хозяева об этой традиции не знали, так как оба имели отношение к науке и являлись скептиками, поэтому домовой грыз сухарь черного хлеба, и с завистью провожал в рот девчонки сладенькие шарики, йогурт и булочку.
Наконец, после завтрака, лихорадочной смены нарядов, причесываний и многократного возвращения за чем-нибудь забытым, дверь захлопнулась, и люди отбыли на работу и в школу.
В этот понедельник предел тоски домового достиг пика, он решил подвести итог трем годам нахождения в этой семье, забрался на подоконник в комнате девчонки и начал вспоминать свою жизнь.
Это был чрезвычайно низенький, лысый, но с густой серебристой бородой мужичок, ручки и пятки его были мохнатыми. Живые небесно-синие глазки оттенял большой нос картошкой, оттопыренные зеленоватые уши бодренько торчали в разные стороны. Гардероб предпочитал яркий, любил чтение русской классики и имел множество талантов. Звали его Трифон Захарыч, в этом году ему уже исполнилось двести лет, причем этот юбилей был с размахом отмечен с домовыми соседних квартир. Все его приятели, домовые и домовихи, были не местными. Кто-то приехал в чемоданах своих хозяев из прежних мест проживания, кто-то пришел из соседних частных домов, брошенных людьми и так никому и не проданных. Старожилом местности был лишь сам Трифон, он являлся самым старшим из них и тщательно чтил традиции. Из всех мифов о домовых, которые Захарыч прочел в книгах, пожалуй, истинной правдой был лишь один: домовой привязан к закрепленному за ним дому и земле, на которой он стоит, и не может никуда уходить самовольно. И хоть многие молодые домовые нарушали это правило от безысходности, но уходили все равно в те семьи, которые обосновывались близко к их прежней службе. Трифон также терпеть не мог басню о том, что домовые – это бестелесные духи. Над этим он всегда смеялся:
– Как??! Как бы мы делали столько работы по дому, чистили дымоходы, шили, гоняли крыс и пауков, если бы были без тела. Это даже смешнее того мифа, что нас нет, и мы! МЫ-выдумка людей. Да как бы они справлялись с хозяйством и своими отношениями сами, если бы нас не было?!
Но просветить человеческое племя о том, кто такие домовые на самом деле Трифон не мог, ведь кодекс чести ясно гласил, что для людей он должен быть всегда невидимым и лишь различными знаками предупреждать об опасности и разных других новостях. Быть полезным для людей, читать их мысли, направлять в правильное русло, иметь таланты в домашней работе –вот, пожалуй, вся магия домовых.
На заре своей карьеры, в конце девятнадцатого – начале двадцатого века Трифон Захарыч служил в усадьбе купца Ильи Владимировича Соловьева и его жены. Он помогал готовить, подшивал платья дам, находил пропавшие перчатки, украшения, выгонял из дома всякое лихо, убаюкивал непослушных детей, оберегал дом. На территории усадьбы был пруд, в котором жили три сестры-кикиморы, большие скандалистки и склочницы. Отношения с Трифоном у них были сложные: от дружбы до ругани. Но все же со старшей кикиморой Марфой домовой нашел общий язык, любил с ней поболтать и посоветоваться.
Потом старшие члены семьи умерли, а дети выросли и уехали заграницу. Дом пустовал, а Трифон не мог его покинуть, ведь старые хозяева не позвали его с собой, а новые не заселялись. Пруд зарос и превратился в болото, чему кикиморы были не рады, но деваться им было некуда.
Далее происходило что-то очень непонятное: сначала в опустевший дом набежали какие-то люди и стали выносить буквально все: мебель, картины, серебряные приборы, канделябры, которые Трифон обожал натирать до блеска, ковры и книги, а потом усадьба заполнилась бледными нездоровыми лицами, врачами и медсестрами в повязках на лицах, в пустых комнатах рядами стояли страшенные железные кровати, из которых то и дело доносились кашель и стоны. На дверях усадьбы теперь висела табличка «Городская больница».
Со временем кровати, врачи и больные тоже исчезли, и дом стал именоваться «Женской гимназией № 3». Стайки щебечущих учениц и их учителей теперь наполняли коридоры и лестницы, и домовой не понимал, как мог его родной и самый любимый особняк так измениться, а самое главное больше ничего нельзя было поправить, как прежде. Гимназия также, как и больница, просуществовала в здании недолго. Захарыч болтался по дому и только и слышал от людей практически единственную, наполненную ужасом фразу: «Началась война». Вскоре и дети, и взрослые покинули дом, и он стал еще более пустым и мрачным, и кроме все большего слоя нарастающей пыли, там не происходило ничего.
