Солнце стояло в зените, было жарко. Меня разморило так, что было лень даже двигаться. Я шел как во сне, Кларисс шла впереди вдалеке. Как всегда мозг был перегружен всякими бесполезными, назойливыми мыслишками. Я скорее умру от наплыва разных мыслей, которые днем и ночью роятся, копошатся как тараканы, в моей бедной голове, чем от нездоровья или чего нибудь еще… Вспоминая вчерашнюю ночь, я бормотал:
Блуждает в потемках сознание,
Не найдя искомый серебряный нить.
Не обнаруживая изначальное знание
Чтоб не усомнится подлинности бытия,
И чтоб в рамках дозволенного жить,
И чтоб не заплутать в лабринтах чугунного литья,
Как попавший в сети условностей неофит.
И мыслям, и сомнениям нет конца, нет края,
Треплет застарелые чувства дальний ветер играя.
В захудалом ветреннем вечере позднего мая,
Я очнулся в недрах необъятных гор и долин,
В дебрях невычисляемых главных кривизн.
Не зная ни правил,
ни обрядов неведомого мне края,
Попал в странный спектакль под названием жизнь.
(Турсынбай Жандаулет. Из сборника «Богатство будущих»)
Кто-то бубнил над моим ухом: «как только предоставили человеку возможность по своему усмотрению менять тело, тут же пошли бесконечные эксперименты». Ньюмэны с каким то остервенением начали менять свое тело. Быть красивым и молодым хорошо, но и это в конце концов надоедает.
Я видел бесконечные эксперименты ньюмэнов над своими телами. В Саргоне я видел человека с пятью руками. Хотя как он управлялся всем этим хозяйством, я не знаю. В Бессарабии встретил четырехногого субъекта. А, людей с тремя глазами, я увидел много раз. Третий глаз у многих обычно располагался над переносицей: по преданиям подразумевалось именно такое расположение. Но, один хохмач, расположил свой третий глаз на подбородке. А бесчисленные вариации расположения ушей, мне даже не хочется вспоминать. Как вам большое ухо-антенна на макушке? Видел я и трех, четырехухих типов, людей с двумя, тремя носами, расположенными на самых неожиданных участках тела.
Многие эксперименты над телом выглядели ужасно отвратительными. Когда я видел таких «красавчиков» всегда думал, а надо было дать человеку возможность изменить свое тело по своему усмотрению?
Воспоминания как марево, как неясная кинокартина плыли перед моим взором. Вот, он низкорослый, толстый, рыхлый старик с огромной копной как будто немытых, седых, кудрявых волос. Злой от постоянного недосыпа, вечно хмурый, молчаливый. Этот старик – я. Десять лет назад я был именно таким. Звали меня – Жан Даулет. В те времена я был профессором социологий Восточного Университета. При всей внешней респектабельности, я был на грани жизни и смерти.
Что нужно для человеческого счастья – деньги? А, ведь я был обеспеченным, даже богатым человеком. Может быть семья? Так, у меня семья была, правда номинальная, чем настоящая – жена, которая давно со мной не живет, не интересуется мною, дочь, где то на другом конце света. Что нужно чтоб человек был счастлив? Может слава, почет, хорошая должность? И с этим вроде неплохо. Я еще молодым опубликовал ряд своих монографии посвященных в основном проблемам социологии. Десять лет назад я уже был известным, даже видным ученым. Так как я был трудолюбивым человеком, к старости уже опубликовал много книг, написал уйму статей. Писал еще романы и стихи. Но, они особого успеха у публики не имели. Я был профессором социологий, преподавал в университете. Студенты с интересом слушали мои лекции. Вообще, что такое счастье? Помню дочка у меня была маленькая. Я с искренней радостью играл с ней, слушал с упоением ее детский непонятный лепет. Целовал, обнимал. Она тоже с радостью тянулась ко мне. Был ли я счастлив тогда? Был молодым, карьера неплохо складывалась. Жена еще относилась ко мне хорошо. Могу ли сказать, что это были счастливые времена, не знаю…
Тогда счастье может быть то появляющееся, то исчезающее чувство или состояние. Иные годы ты счастлив, другие годы просто серые, потом грядет тяжелый мрачный период.
Со стороны все было респектабельно, я жил в центре Парижа, в большом, с высоченными потолками старинном доме. У меня была многокомнатная, огромная квартира, престижная, высокооплачиваемая работа. На самом деле я жил тяжелой, мрачной жизнью, кошмарные бессонные ночи, жуткие, бесконечно тянущиеся дни. Я много болел, организм разрушался, возможно, я не хотел жить.
Согласно учению эзотериков душа человека много, даже тысячи раз заново рождается. Почему-то снова и снова приходит в эту земную жуть, в этот страшный спектакль жизни. Для чего? Набраться опыта? Зачем столько жизней подряд жить ради какого-то опыта в этой грешной, многострадальной планете? Понятия не имею. Мы много раз в прошлых жизнях убивали друг друга, и нас тоже много раз убили. И эта чехарда продолжается до сих пор. Так вот, думаю, моя душа устала, возненавидела то тело, в которое в то время я был облечен, и готовилась опять уйти в иной, более совершенный мир. Так ли? Не знаю… Но помню жуткие боли во всем теле.
Смерть – избавление… Смерть – любовь. Смерть – продолжение жизни. Жизнь… после жизни.
67 лет я чувствовал впереди только мрак, ничего хорошего от будущего не ожидал. Когда умирает надежда, (на что надеяться в эти годы, что я опять стану молодым?) происходит катастрофа, нет, не катастрофа, просто безразличие, просто ожидание чего-то… чего-то странного…
А, я верил что живу… что есть моя особая звезда,
И что тягучий верлибр… закружится в волшебстве сна.
И вирши мне как кадетский друг нальет особо…
Свои незрелые стишки… как мудрость без дна.
Миллионы капель дождей,
И разве это весна?!
В бесконечности безликих дней,
Растрачена пустая судьба.
По ком плачут колокола… и черновороньи тризны,
Как своеволье упрямости… в потемках поневоле,
Застряли в немощенных улицах без конца…
Извиваясь в схоластических муках кривизны.
Суррогаты бытия, наподобие жизни,
И бестелесность наивности наития,
И глухой крик исходящий из бездны…
И греховность подзаборного соития,
И небо уходящее в никуда,
И недозрелость плевких зерен,
И бравирующая глупостью гопота…
И это все жизнь… или подобие жизни?
Дома, улицы, телефоны,
Спешка жизни в одышке,
Побеждая дурные марафоны,
Жил… все время в безвоздуший…
Отныне я доверяю жизни, а я ведь только страницу открыл,
Неведомых краях отчизны, отшельник терпеливый жил.
Да и те что с крыльями на спине, и тот гнетущий сброд.
Сложатся отныне и навеки… в странствующий, безликий народ.
А, я в потемках особо не разбираясь… плету жизни нить.
Времена текущие с черноты… заставляют поневоле жить.
А, я ныне негнущийся… странник плывущий по реке налегке…
