Эта история о мужской дружбе, превратностях судьбы, случающихся в ней казусах. Короче, друзья мои, рассказываю о наших с Сашкой похождениях. Но не о всех (о детских мы уже успели благополучно позабыть), а совсем недавних, когда нам на двоих в сумме уже стукнуло больше ста двадцати годков! Вот такие мы, можно сказать, уже древние. Но по-прежнему бестолковые. Огорошил, да? А вот слушайте.
Жена моя купила дверной звонок. Он вообще-то и на фиг был не нужен, потому что у нас есть домофон, и любой визитер, прежде чем попасть к нам в подъезд, может сообщить о своем намерении через это дверное средство связи. Так что обычно гостя ждет уже открытая дверь.
Но звонок был установлен в квартире еще строителями. При капитальном ремонте после заселения звонок куда-то затерялся, напоминая о своем былом присутствии лишь двумя проводками с залепленными изолентой концами.
Проводки долго торчали из дырки в стене поверх красивых обоев, и эта уродливая инсталляция портила настроение моей жене каждый раз, когда попадала в ее поле зрения. То есть ежедневно.
Но вот на этой неделе Светка приволокла таки из магазина новый звонок, чтобы закрыть, наконец, эти нахально торчащие провода.
Повесить звонок на стене и присоединить к проводам, конечно, должен был я, как всякий уважающий себя мужчина. Но честно скажу – я боюсь электричества. Меня это, вне сомнения, полезнейшее изобретение за всю историю человечества, невзлюбило с самого детства и било по любому поводу по самым разным местам.
Чаще всего, конечно, страдали пальцы, когда я, став взрослым, менял лампочки, чинил утюг или там розетку. И это все было терпимо до определенной поры. Но однажды в армии – а служил ваш покорный слуга в стройбате в качестве сварного, – я умудрился (простите за такую подробность) пописать на затоптанный в дождливую погоду в грязь, пробитый во многих местах элекросварочный кабель.
И хотя это был кабель с так называемой низкой стороны, то есть невысоковольтный, но разряда, прошившего мой организм через струю и то место, откуда она вытекала, хватило, чтобы я с воплем грохнулся в эту самую грязь, высоко задрав ноги и одновременно хватаясь за пораженный орган.
Я тогда, если признаться, наложил кирпичей – будь здоров, так как думал: все, больше мой этот орган ни на что, кроме как облегчить мочевой пузырь, не сгодится. Но все обошлось. И жениться потом смог, и даже дважды; и детей родить – про двоих точно знаю, они мне уже и внуков наплодили.
Но сейчас речь не об этом. А о том, что с тех пор я стал панически бояться электричества в любых его проявлениях и избегал непосредственного контакта с ним. Вот и в этот раз я попросил присобачить новый звонок сына. Он хоть и биолог по образованию, но за годы студенчества и одинокого проживания на разных съемных квартирах насобачился ладить с электричеством.
– Ладно, – сказал сын, когда я ему позвонил. – Время выберу, подъеду, сделаю.
Ну, неделя прошла, вторая, а сыну все некуда. А тут объявляется мой друг детства, Сашок. Тут, наверное, надо сделать небольшое отступление и рассказать немного о нас, как мы повстречались здесь, в самом сердце России, в Красноярске, тогда как детство наше и юношеские годы прошли далеко от Восточной Сибири, в Казахстане.
Жили мы и росли в прииртышском сельце Пятерыжск, по соседству. Сашкин дом, в котором он обитал со своей старшей сестрой Валей и родителями, был через забор от нашего.
Мои родители были обычными совхозными крестьянами, а Сашкиных можно было отнести к сельской элите. Потому что мама его, Елизавета Михайловна, была директором нашей восьмилетней школы, а папа, дядя Толя, учетчиком.
Но это не мешало нам дружить. Мы бегали рыбачить и купаться на Иртыш и пойменные озера, иногда ночевали друг у друга. Случалось, ссорились, а то и дрались, и тогда забор становился границей между нами, через который мы перекидывались задорными дразнилками.
– Очкарик! – орал я с со своей стороны. – Иди сюда, я тебе очки-то щас разобью!
– Татарин с красной бородой! – почти невозмутимо отвечал мне сквозь щель забора Сашок. Я знал, какого татарина он имел в виду – из «Кавказского пленника» Толстого. Никакой обидной ассоциации здесь со своей персоной я в этом сравнении я не находил, и это меня только веселило.
– Сам дурак! – смеялся я. – Он был не татарином, а черкесом. Еще отличник называется (да, Сашок, кстати, был отличником, а я только хорошитом!).
Но обычно такой раздрай между нами долго не продолжался. Мы начинали скучать друг по другу и легко шли на примирение. И снова начинали дружбанить.
Кстати, однажды Сашка тоже прошел примерно через такое же испытание, что и я, но гораздо раньше, и без участия тока. Он на Иртыше во время половодья прыгнул на нос отчаливающей с пацанами лодки, да очень неудачно – ударился самым сокровенным местом. На его истошный вопль отозвались даже деревенские собаки.
Сашка выполз на берег и, шипя от боли, отвернул край трусов, чтобы увидеть, что там у него случилось. На наших глазах одно Сашкино «фаберже» стало буквально чернеть и увеличиваться в размере и стало похоже на баклажан. Сашка с испугу потерял сознание.
Кто-то успел сбегать за его отцом. Дядя Толя приехал на берег с соседом на мотоцикле, и Сашку погрузили в коляску и срочно отвезли в райцентровскую больницу. Я не знаю, стал ли он с тех пор бояться лодок – не спрашивал, но с репродуктивными возможностями у него, к счастью, тоже оказалось все в порядке – настрогал аж троих детей. Вот только внуков у него пока нет.
